Напомню - уныние смертный грех.

…тело у нее тонкое, спортивное. Совсем небольшая грудь, поджарый, подтянутый живот, спускающийся вниз. Кожа светлая, совсем светлая, как у многих северян, черные смоляные волосы, зелено-голубые глаза. Мне всю жизнь не везло на женщин с такими глазами - уж не знаю почему, карма может? Карма, карма… Наказание это мне такое, за грехи мои страшные, за поступки неумные, за кровь запекшуюся. Я моргаю чаще, отгоняя вновь напавший на меня сон, широко распахиваю глаза - и снова смотрю на нее. Разметавшись на постели, она сжимает, как ребенок, подушку, прижав ее как что-то ценное. Я сам так сплю всю жизнь. Свернувшись в клубок - я так сплю с самого детства - может нехватка ласки материнской сказывается? Я смотрю на высокий лоб, на тонкие губы ее - и меня непреодолимо тянет разбудить ее, прижать горячее со сна тело к себе, почувствовать на губах ее вкус, запах..почувствовать ее мгновенное возбуждение, когда она проснется, руки ее на своей шее, нетерпеливые поцелуи.

Почувствовав возбуждение, я снова начинаю яростно тереть глаза - вижу я в темноте хорошо, лучше остальных. На фоне ее силуэта на постели, огромное окно квартиры..и город. Ночь темна и полна ужасов - я встаю голый с постели, смотрю в окно. «Вид на воду» было написано в описании - и не соврали. Вид и правда на воду - на безграничную, уверенную соленую воду прибрежной полосы. Гигантский дом возвышается на пляже, со всех сторон окруженный песком - я упираюсь лбом в толстое стекло окна и словно в отдалении слышу непрерывный шепот океана. Хочется выйти на балкон и закурить., глядя на ревущую ночную воду., но я много лет как не курю. И много лет, как хочу курить… Я слышу за спиной всхлип и оборачиваюсь. Она, во сне, что-то шепотом бормочет, смешно кривя красивые губы. Еще минуту я смотрю на нее, и выхожу к гостиную где лежит моя одежда. Пора уходить.

…тот день был бесконечно долгий. Мы шли, непрерывно спотыкаясь, тащили его, уже без сознания. За нами струйкой, капельками, по одной стекала с руки его кровь. Носилки, собранные из каких-то невнятных, карликовых деревьев, найденных на скалах - неудобные, неумело собранные. Мы несли его вдвоем, по очереди меняясь впереди, потому что первому тяжелее - снег был глубокий, страшный - со льдом. Сперва он стонал, мешая мне думать, мешая сосредоточиться, собраться с мыслями - потом забылся, иногда дергаясь, вздрагивая в мире эфемерного и бессознательного. Он был весь в крови, будто его драл медведь. Голова, руки, ноги, с обрывками одежды, словно резанное на куски клыками - он летел по скалам, и собственные кошки и камни рвали его на полосы. А мы все шли, и шли, как суррогатные бурлаки, укутанные в пух. Шли до вечера, а потом, когда ночь уже не давала идти безопасно - опустились рядом с ним на колени. И только тогда я увидел эту «кровавую» тропу, которая оставалась за нами. Я опустился на колени, уперевшись в холодный камень - а он был уже мертв. Совсем. Уже несколько часов мы несли просто его тело - ведь мы совсем не знали его. Ни разу до этого не видели. Подобрали, когда нашли по пути в лагерь. Ничего не чувствуя, кроме усталости, я опустился на спину, на рюкзак и прикрыв глаза, провалился в судорожный, короткий сон.

…демоны преследуют меня. Как дементоры Гарри Поттера. Каждый раз, когда мне кажется, что сердце мое «степлилось», и хочет уюта - просыпаются они. И каждый день, каждую ночь, они шепчут мне, что все не так. Что все страшно и плохо. Как Агасферу, проклятому Богом, они шепчут мне в самое ухо, в самый мозжечок - и я начинаю метаться. Начина переживать, что засиделся, начинает мне казаться, что нет больше той самой моей хваленой свободы. И тогда начинается все заново. Каждый раз все начинается заново. Женщины, друзья и враги смешиваются в одно варево, которое бесконечно гнетет меня. Выдуманные проблемы, ненужные переживания - всем этим я питаю своих демонов каждый день. Все это - тоже суррогат. Я просто сытый бюргер, выдумывающий себе проблемы Чарльд Гарольда. Я опять просыпаюсь., грею себе на огромной комфорке чужого дома молоко, смешиваю его с кашей и тупо ем, глядя перед собой теряющими с каждым днем осмысленный огонь, глазами. Огонь. Тупость существования, выдуманная мною самим, пеленой закрывает меня от того, что я считал своими мечтами.

…мечтами…. Я всегда мечтал. Скажу больше…мечтаю до сих пор. Представляя себя…, даже не знаю, стоит ли говорить. Как бы пояснить - в моей жизни нет места подвигу. Как Мюнхгаузен - мне нужно творить зло или добро, но лишь недавно я понял зачем. Мне требуется подтверждение, как собственное, так и чужое - этот парень, я то есть, герой. Это как публичный вуайеризм - хочу, чтоб вы видели меня. Такого вот героя. Красивого, окровавленного, потерянного и одинокого - любого. Но героем. Поэтому я мечтаю до сих пор. Каждый день я представляю себя кем-то другим. Это несложно - я много читаю. Читаю, и ставлю себя на место ведьмака из Ривии, на место Руматы Эсторского, на место Роллана, Лиса Пустыни. И все это, конечно, лишь мешает мне жить - ведь я никогда не стану Ими. Я никогда не стану ни одним из них. И все что я делаю и о чем мечтаю - самообман. Кем я стал? Я не знаю. Почему я окунул в грязь свои мечты - я не знаю…

…она смотрела за ним искоса. Смотрела исподволь, он терпеть не мог когда она вот так пристально смотрела на него., а именно в эти моменты, когда он переставал следить за своим лицом, она и любила его. Обычно жесткие, горящие глаза, когда он был занят чем-то захватывающим, становились мягкими, глубокими. Обычно резкий в быстрых, точных движениях, он, занятый, начинал передвигаться плавно, расчетливо - как животное. Она сидела на крыльце арендованного дома, глубоко в лесу, на веранде, куда он вывез ее неожиданно на пару дней и смотрела, как он длинными движениями точит топор. Он сидел полуголый, в одних холщовых штанах, крутя ногами педаль и прижимая лезвие самой кромкой к яростно крутящемуся точильному диску. Иногда, остановившись, он слегка касался пальцем горячего лезвия, пробуя остроту, и каждый раз по мальчишески хмурился, недовольный результатом… Самозабвенно, наточив топор, он часами швырял его в дверь сарая, почти уничтожив ее за несколько часов. Он, как ребенок припрыгивал от счастья когда попадал. Тук! Тук! Втыкался топор в деревяшку… Она не могла оторваться, задумываясь, как же так получается, как же она смогла вот так. Отвлеклась на секунду, жмурясь на заходящее в листву солнце - а он уже стоял, мокрый от пота у нее за спиной. Он обнял ее сзади, обхватив за шею, она почувствовала шеей прижавшуюся к ней щетинистую щеку. Потерлась об него лицом, чувствуя едва заметный запах пота и, смешанный с дезодорантом, наслаждаясь редкой минутой беззаботного счастья, когда извечные спутники его - злость, раздражение, заботы - не отражались морщинами и усталостью. Он еще потерся об нее щекой, поцеловал в ключицу - она огалянулась притянуть его к себе - но он уже скрылся в доме. Она увидела только сверкающий лезвием топор, который он прислонил к крыльцу…

Она не звала, а я и не шел. Подолгу сидя в пустой квартире, не отвечая на звонки - на ее звонки, я думал о том, что все эмоции последних месяцев опять сильно подвели меня. Что в очередной раз я попытался доказать себе, что смогу - и не смог. Не смог зарыть поглубже свое скотство, свои желания и стремления ради другого. Ради другой. И снова все просрал. И заставляя себя опять ощущать равнодушие я метался зверем по конуре, повторяя себе, что все уже кончено. Что ничего больше нет. Сердце не сжималось. Сжимался от ярости мозг, заставляя кровь гоняться по телу еще быстрее