Ящик деревянный и довольно старый. Это подарок моего давнего кореша - Эдика. Сверху витринка, и 6 небольших отдельных полочек, выдвижных. Это мой сундук сокровищ. На нем гравировка - АЕ 30. Тридцатилетие значит мое было, когда мне вручили этот деревянный чемодан и я, радостно пыхтя, свалил в него мои ценности. И каждое утро я прохожу мимо него, открываю и беру одно из них с собой.
Мой дед, величайших из великих человек на земле, наклонился ко мне, сверкая ранней загорелой лысиной и протянул мне нож. Маленькую перочиную бздюлину. Бестолковый китайский ножичек дел раскрыл передо мной, восьми или девятилетним с такой торжественностью, словно в самураи посвящал. Я неловко улыбался и умирал от восторга. Дед сказал, что нож всегда должен быть со мной. Дед сказал, что нож для мужчины - важнее трусов. Дел сказал - на возьми этот нож и пусть он будет твой. И я взял его, обслюнявил от восторга и с тех пор, вот уже 25 лет у меня в кармане всегда есть нож.
...одеваюсь я быстро. Пять минут и я уже готов выходить. Я сажусь на корточки, уже одетый и начинаю перебирать сотню своих складных ножичков, выбирая тот, с которым я пойду сегодня. Я как модная девушка перед свиданием выбирает туфли: этот я вчера брал, этот с штанами не смотрится... но важнее другое. Важнее память. Я покупал, менял, выторговывал эти ножи всю жизнь. И часть из них - просто сталь. А часть - память моя скорбная, счастливая, веселая. И я, поглаживая стальные ребра каждого из них, погружаюсь в это озеро воспоминаний, как в омут, в топь безвременья.
...этот даже не нож. А просто короткиЙ ублюдок, кусок стали, заточенный с одной стороны, и обмотанный изолентой черной, уже серой от времени с другой. Я беру его в руки аккуратно, почти нежно - это точно выходец с зоны, любовно обточенный мозолистыми руками уголовника. Мне было 14 лет, я шел шкрябая берцами, со школы и почти у дома меня остановил окрик. Даже не окрик, а хриплый голосовой всплеск. На остановке, полусогнутый от синюшного пьянства, сидел какой-то взъерошенный черт. Он махал рукой, поди сюда мол, малой. Опасливо, с любопытством, я подошел и он хрипло, глядя под ноги попросил сигаретку. Я вручил ему смертельный гвоздь в легкие, именуемый Петр Первый, он благодарно кивнул, дергул спичкой и втянул в себя полсигареты за раз. Руки его, черные от татуировок, дрожали и дергались, и всего его трясло так, что казалось душа выходит. Может так оно и было. Я уже собрался уходить, когда он дернулся ко сне и протянул, кивая благодарно, эту помесь ножа и заточки. Я цепко схватился за лезвие, но он не выпустил его. Он насмерть держал его, а пооом вдруг схватил меня, окаменевшего от ужаса за руку и тогда впервые поднял лицо. На меня смотрел, сквозь складки морщин, один горящий яростью и безумием глаз. «Все люди, как люди, а мы с тобой звери, паря» - процедил он и обмяк вдруг, словно помер. Лезвие осталось у меня в руках. Я вскочил и побежал от него, дикого, и только у дома вдруг понял, что весь в крови. На ноже, поверх изоленты, сливалась воедино моя и его кровь с ладоней, которыми мы держали это лезвие. Я испуганно подумал о ВИЧе, п потом отстраненно о том, что может мне все это почудилось? Его потом так и нашли утром мертвым на этой остановке, замерзшего до смерти. Я видел утром, когда шел в школу унылых ментов, стоящих у лохмотьев трупа. С тех пор тот нож так и лежит у меня, вымытый, очищенный, холодный. Нож мертвеца...
...а вот это подарок. Подарок женщины. Была у меня одна женщина,которая подарила мне нож. Длинный, как кортик, с темной рукоятью с обеих сторон. Узкое хищное лезвие, похожее на бросившуюся в атаку змею и рукоять из темного, злого карбона. Этот нож не был символом любви и привязанности - это был дар расставания. Подарок на разлуку. Врученный в парке, Летнем саду, она внезапно махнула гривой, ткнула мне в руки пакет, кисснула в щеку и сообщила, что далее встречаться со мной не намерена. Я от растерянности и бестолковости ситуации растерялся, поплыл, а она смеясь, убежала. Наверное, ей казалось, что это очень смешно. С тех пор нож так и лежит, весь в пыли и говне - намеренно за десять лет я ни разу не протер его от злости и раздражения, все жду пока ржа и время сожрут его до костей, обглодают мою тогдашнюю обиду.
...щелк. С резким стальным звуком лезвие выскакивает грубо отесанное кузнецом лезвие. Я беру в руку этот нож и улыбаюсь. Тяжеленный, обветшалый от времени и таскания в моем кармане, он мне как брат. Иногда, очень редко, я кладу его на стол перед собой и в минуты тотального одиночества выговариваю свою боль в зазубренный клинок, а он впитывает мою злость, страдание, успех и я верю - питается ими. Десять лет назад проводник поезда Москва-Махачкала, слушая мои тогда еще неловкие, первые рассказы, растрогался. Шевеля седыми усами, он достал нож, вручил мне торжественно, взяв клятву писать дальше. Он улыбался своей щедрости, обнимая меня, молодого еще парня. А спустя семь лет, этим ножом я цеплялся за лед, сорвавшись с простой, дурацкой веревки в горах, выронив тяпки, и Женя внизу кричал, срывая горло, чтоб я не дергался, судорожно пытаясь вкрутить в окаменевший лед - бур. А я, прокусывая себе губы, выдрал из кармана мембранных штанов нож, вспомнил седые усы, и яростно корябая лед, стол вбивать лезвие в едва заметную трещину, пытаясь ухватиться жизнью за эти миллиметры стали во льду, и молился от счастья, когда старый клинок втерся, вдавился в зеленоватый лед, и крошками мне порезало лицо, глаза, шею. Я так и висел на этом ноже, когда Женя вскарабкался, проклиная меня, стирая с моего лица какой-то варежкой кровь, и потом уже, когда он привязал меня, мы вместе пытались разжать мои, сведенные холодом и судорогой пальцы. Я держу его сейчас, и тепло дерева рукояти греет мне ладонь.
...кровь брызнула так, словно забили свинью. Она всадила мне лезвие в предплечье прямо в спальне, визжа как сумасшедшая ведьма-банши. Она, моя жена, мать моего второго сына, закипевшая безумием из-за какой-то бытовой обиды, долго орала на меня, каменного от равнодушия и усталости этой женщины, а потом схватила мой же нож и всадила в руку. И только когда я, шипя от боли, выдернул вошедшее на полсантиметра лезвие и по всей кухне полетели капли алой моей крови, она задохнулась своим безумием, заткнулась и стала рыдать актерски, демонстративно забившись в угол. Я молча и долго зажимал рану, обескураженно глядя ра нее, пока вокруг прыгал мой сын, не понимая, что происходит, оскальзываясь на лужицах крови. Потом уже, замотав руку, собирая сумку под ее горестно-ленивые крики, я долго глазел на этот японский складной ножичек, думая, что с ним делать - и оставил его. И вот он лежит в ящичке и я каждый раз, глядя на его зеленоватую рукоять, вижу ее обезумевший оскал недостоверной психопатки.
...этот длинный. Иссяня черный весь, от лезвия до рукояти, злой нож - я носил его редко с собой. Уж больно дорого достался мне этот клинок. Я помню как торговался с коллекционером, владельцем в Шоколаднице, пока пена не пошла изо рта у обоих и он сдался - уступил мне. И гуляя с ним по набережной, в наушниках, которые и сыграли со мной злую шутку, когда мне дадои сзади по башке и от неожиданности и боли я упал на колени, а чьи-то грубые, тощие руки стали бить меня сверху, сбоку - и сжавшись в комок, мне хватило сил только вытащить и кармана нож, и, отмахнувшись не глядя, почти по середину черненого лезвия воткнуть в бедро человека, который сладострастно дыша, пытался бить меня ногами. И выплеснув тогда рукой, я так и цеплялся за нож, торчащий из его бедра как за ступеньку, таща на себя, разрывая ему вены, держась за рукоять, которая так удобно села в ладонь, как за перила., я поднялся. А он рухнул мне под ноги, беззвучно орал, пытался что-то говорить на пустынной улице у Невы, и я хотел всадить ему этот нож также в сердце, в горло, в глаз - а он пучил глаза, не узнавая меня, и потом уже выяснилось, что он ошибся, обознался, перепутал - что не меня он искал. Я тогда помню не пожалел его, вытащил нож, и сильно, наотмашь, ударил его по футбольному ногой в голову...