Свет иллюминатора обагрен бордовым закатом, и я прижимаюсь к стеклу, ледяному с моей стороны, распухшим от солнечных ожогов лбом. Иней стекла и кажущийся раскаленным небесный свод повергают меня в странное уныние, словно обманутого пестрым фантиком с камушком, ребенка. Я тру воспаленные от недосыпа глаза, тру как всю жизнь, по-детски, кулаками целиком, как будто пытаюсь их выковырять из бритого наголо черепа. Касаясь своего лица, болезненно морщась, я чувствую боль и слабость во всем теле - сон не приходит и нервное напряжение последних дней превращает меня в безвольную, унылую куклу. Я лениво плыву, вытягивая из поверхности сознания мысли и образы, страхи и доблести. Я чувствую легкий запах духов и повернувшись, натыкаюсь на мягкую ложбинку в вырезе стюардессы, склонившейся надо мной с подносом. Она с профессиональной заботой, словно не замечая исковерканного лица расставляет на столике мой обед. Я смотрю на нее почти с любовью, чувствуя нежность к этой молодой и красивой девчонке, и она, не выдерживая, начинает пунцоветь под моим взглядом, пряча смущенную улыбку в маске опыта... Я улыбаюсь ей, скаля зубы под опухшими порванными губами. Я не флиртую с ней - просто я очень устал, и в этом мимолетном запахе, касании я чувствую связь с миром нормальных, теплых людей - и это прикосновение дает мне право думать, что я часть этих людей, этого мира.
...в машине едко пахнет потом, кровью и грязью. Сзади свалена зарезанная и освежеванная буйволиная туша, куда-то перевозимая по серпантину в немытом кузове. Запах недавней смерти как ацетоном, промывает мне мозги, приправленный почти осязаемым раздражением водителя, его накопленной злобой на меня, на эту продрогшую и забытую Богом дорогу, на неработающую фару, на собственную многодневную вонь. Он не говорит по-русски, а я не говорю по балкарски, и обменявшись тяжелым и угрюмым кивком мы пятый час карабкаемся по местам столь далёким от моего представления от цивилизации, что я перестаю смотреть в окно, в котором горы, скалы снег и водопады превращаются в какой-то момент в бесконечный диафильм. Надрывный вой мотора перекрикивает шум дождя и ветра. Монотонный гул кажется мне каким-то адским хором. Стекающая с крыши ледяная струйка затекает мне за шиворот - все это вместе создаёт для меня ощущение сна, но не реальности. Шофер, сплевывает в открытое окно и беспрерывно бормочет гортанные ругательства или молитвы - или просто проклинает меня, раз больше некого. Я молчу, отключив эмоции, погружаясь полностью в то, что происходит сейчас. Я пытаюсь логически расставить события так, чтобы понять, как я оказался здесь., почему я в латанных штанах и куртке с чужого плеча отбиваю себе задницу на жестком сидении Камаза и не могу вспомнить, что меня сюда привело. Лица и события проносятся калейдоскопом, и я уже почти ловлю нить правды, когда из-за тусклого света единственной фары выныривают высокие ворота. Водитель гудит и газует на холостом ходу, пока не раздаются крики и шум, и ворота не распахиваются резко, обеими створками. Резко очерченные, злые силуэты людей, рвущийся на цепи огромный пастуший волкодав больше похожий на медведя, чем на собаку. Окрики и ругань, мой спутник кивает мне на дверь - «Выходи». Я не кивая, открываю ржавую дверь кабины поправляю на ремне узкий, закрепленный рукоятью вниз нож, и не касаясь ступенек спрыгиваю на жирную, обрюзгшую от дождя землю. Я не вижу ничего за бьющими в глаза мощными фонарями встречающих и просто стою, чуть приподняв руки, показывая свою готовность поднять их, но при этом не демонстрируя свой озноб страха. Лучи света резко падают в землю, я щурюсь, привыкая к темноте, и через секунду угрюмый, обросший до ушей бородач с блестящими под кустистыми бровями стискивает мой локоть, и ведет внутрь. Его жест дружелюбен, но стальная хватка могучих рук словно говорит мне - ты здесь чужак.
С чего же все началось?
Все началось с нее. Все началось с моей любви, страсти и нежности к ней. Я не могу вспомнить ни одной черты, ни одной детали ее лица или одежды, я помню её всю целиком - помню запах, помню судорожное дыхание своего сердца, когда она прижималась ко мне - помню все это и каждую секунду, пока она еще дышала мной - я помню всё. И в тоже время сейчас, сидя на холодной земле, я не могу воспроизвести тот кусок, когда все случилось. Я не могу вспомнить до крика ярости то, как она перестала быть. Из мира моего, осязаемого мира ее запаха, секса с ней, общего завтрака - она перешла в разряд «была». Все что тогда произошло, ее болезненная страсть к новым ощущениям, ее попытки расширить границы своего вымышленного горизонта закончились в ледяном подвале московского морга, где меня, подхватив под руки, держали санитары и опухший и сивый патологоанатом, сующий привычным движением едко пахнущий нашатырем бинт мне в нос. Выйдя оттуда, сев на скамейку мой сознание разделилось навсегда - все мои чувства, мысли и мечты остались на кафеле того морга, размазанные грязными бахилами и ботинками. Выдоенной куклой я сидел, отупев и засохнув душой и не понимал куда мне идти. Не понимал, как мог мир разбиться на куски витража за секунду. И это непонимание, помноженное на скорбь, злость и не вытекающие из глаз слезы, именно все это, полагаю, породило другого человека тогда. И получается, что, как ни странно, я пришел к этой, сегодняшней крови и боли - через нее. Думая об этом сейчас, я верю, что если когда-нибудь я встречу ее - в любом из миров - она не прикоснется ко мне.
Странное это чувство. Всю жизнь я покупал себе вещи. Костюмы и ботинки. Футболки и рубашки. Я выбирал картинки и принты с видом ценителя и знатока. Я щупал и мерил свитера, беспокоясь о том, как они будут на мне сидеть. Я смотрел на полотняный шкаф и думал, что мне нечего одеть. И вот я на каркасной кровати, с прибитыми к полу ножками рассматриваю оклеенный газетами потолок. Чужая куртка не по размеру и холщовые армейские штаны - весь мой гардероб. Язык мне неизвестен, как и люди на поблекших фотографиях - я смотрю, полому что смотреть больше некуда. Уложив меня спать, провожатые заперли комнату снаружи. Рухнув на жидкий матрац я даже не услышал щелкнувшего замка - в горячечных снах я бежал куда-то, искал кого-то спотыкаясь на выжженной земле и не найдя - судорожно всхлипнув проснулся в этой комнате. Высокогорье я чувствовал по затрудненному, отрывистому своему дыханию. Приподнявшись на кровати я огляделся и в ту же секунду дверь распахнулась, вошел давешний бородач и остановился на пороге - я тяжело слез с кровати. Спал я как был - в одежде, обуви, с засунутым за пояс ножом. Он молчал, пристально, с каким-то музейным вниманием оглядывая меня. Насмотревшись он протянул руку и глядя мне в глаза представился.
- Далхат, - он улыбнулся одними глазами, увидев мою реакцию.
Далхат Дикарь, как его тогда называли. Отлученный всеми странами и народами, не признаваемый никем и уважаемый всеми - вот ты каков, подумал я, пожимая мослатую руку. Мы вышли из комнаты и пошли по странно длинному коридору. Он молчал, а я ничего не спрашивал - мне было все равно. Этот коридор стал для меня туннелем. Фантастическим телепортом в другой мир. Сейчас я верю, что до того, как подать ему руку я еще был собой - но пройдя тот, полутемный заброшенный коридор - перестал быть собой. В моих мечтах я стал бы кем-то другим. Рыцарем тайного ордена, джедаем, борцом со злом - кем угодно, но я был в своих снах на стороне правды. На стороне Света. Я защищал слабых и карал жестоких. Я сражался за тех, кого считал друзьями, оскальзываясь на крови своих врагов. Так могло бы быть, если бы все не было наоборот. Выжигая из себя воспоминания о прежней жизни я учился заново. Есть и пить. Говорить. Учился и тренировался под окрики и ругань окружавших меня. Я учился старательно не спать сутками. Не есть. Не пить. Я учился делать все так, чтоб в любой момент времени я мог надеть на себя личинку замшелого дикаря или европейского бюргера. Я учился быть тем - кем скажут. Оказавшись пустым внутри - я смог становиться кем угодно - этот дар оказался самым ценным и важным. Как оказалось драться ножом гораздо проще, чем спокойно пить кофе в Вене не вызывая вопроса к своим повадкам и внешности. В моих глазах не было пламени мести и праведного гнева. Мне было некому мстить и не на кого злиться. Мы здесь одни - и мы мертвецы.