Это будет странное эссе. Мне тяжело и страшно писать его. Этим эссе я признаюсь в собственной неполноценности, ограниченности и высокомерии. В том, что я глупец - самонадеянный, самоуверенный, закомплексованный дурак. И отвечая себе на вопрос зачем я себе это пишу - я сознаю, что это публичная молитва самому себе. Собственной неполноценности. Вообще это интересное свойство - я не могу говорить с людьми о своих проблемах - зато я могу вот так писать о том, что ранит мою душу, мое сердце. Я слышу как люди говорят о том, какой я мудак и подлец и лишь надменно ухмыляюсь - но потом я сажусь ночью в кресло и думаю - как же так?

В последней школе, в которой я учился - а всего этих школ было 5 или 6, с нами учился один парень - самый что ни на есть обычный. Звали его, предположим - Толик. Так вот этот самый Толик не отличался ничем от манекена. Я, в свойственной мне ехидной манере называл его Мистер Серость. Толик был - никакой. Он был неи просто средний - когда я входил в класс в котором был только Толик - мне казалось, что в классе никого. Он сидел не далеко и не близко. Он был чуть полноват и хил. Это был - просто Толик. А я был - не просто я, как мне казалось. Я был высокий, драчливый, нравился девушкам. Я огрызался учителям и писал в своих сочинениях воззвания к революции… А Толик писал о другом - он писал о любви к природе. Писал с глупыми ошибками о том, как он хочет просто жить, улыбаться и семью. Представляете? в 13 лет он писал о том, что очень хочет дочь. Я так уверен в том, что он говорил об этом в своих сочинениях, потому что я, насмешливо перечитывая их вслух - издевался над ним в команде таких же малолетних подонков. Толик сидел в углу и не плакал, а как-то очень грустно улыбался, не глядя в мои полные ярости и злорадства глаза.  

Я неумело трахался со сверстницами, подробно рассказывая о своих любовных победах друзьям. Мне всегда казалось, что я окружен друзьями - верными и надежными. Мы подолгу сидели по углам разных дворов, мы дрались - мы жили, как нам казалось. А Толик? Он аккуратно учился, он проводил свои дни и перемены в компании таких же безликих неудачников, а мы ходили, закованные в черно-оранжевые бомберы, расталкивая их плечами. Я вспоминаю это и мне словно поливают сердце ядом, я вспоминаю его лицо и глаза в этот момент, полные несчастья, я вспоминаю и слезы копятся в моих глазах - а ведь я не сентиментален. Вовсе нет…

Я поступил в институт, в целую кучу институтов. Я был горд и счастлив и мне казалось что никто кроме меня не изменит мир. Я дрался с милицией на концертах Алисы, я резал себе лицо в приступах бессмысленной жалости к своей жизни - и мне все это время казалосьт, что я жил. Жил полной джизнью юноши и мужчины. А Толик? Толик с третьего раза поступил в институт каких-то металлов. Иногда он писал мне, пытаясь услышать от меня хоть что-то человеческое - но для меня он всегда был мистер Серость. Для меня не было никакого Толика - просто пустое место. Ведь я был - Я. Человек который изменит мир. 

Я терял друзей, которые не были друзьями. Я ругался с отцом не разговаривая с ним годами, от собственной гордости и уверенности в себе. Я спал со всеми с кем мог спать - и ненавидел всех, кто не хотел быть как я. Тех, кто считал меня идиотом - я ненавидел их всех. И все те, кто когда-то любил меня - растворились на моем пути. А Толик? Толик улыбался с фотографий своей чистой, не замаранной сарказмом и ехидством улыбкой. Он не старался быть кем-то - он был собой. 

А я был не собой, а тем, кем хотел чтоб меня видели другие. Я гнался за признанием, деньгами, сексом - я не обращал внимания ни на кого. Я учился, работал - жил. Жил непрерывно, как мне казалось, полной жизнью - как мне казалось только так и можно было жить. Я был воином, рыцарем, ебьаным мушкетером свободы. Я мечтал все разрушить, стать террористом - кем угодно, только не провалиться в массу Серости, как Толик. Я собирал анархистов, я ходил на ортодоксальные собрания сектантов - со мной было невозможно разговаривать, дружить, жить.

Толик завел Инстаграмм откуда на меня смотрела его улыбка. Когда я разошелся с первой женой и перестал жить со своим сыном - у Толика родилась дочь. Невероятная в своей милоте она была так прекрасна, что я, не сдержавшись, написал ему об этом. И тут же забыл - а он запомнил. Он писал мне о том, как он счастлив. Он писал мне о том, как скучает по мне и «тем» временам в школе. Он звал меня на все ежегодные собрания класса - а я не ходил на них -  я был слишком крут для этого. Для этих никчемных неудачников. 

Я создавал и разрушал свои бизнесы, терял все и снова находил. Я болел от нервов, курил и пил. Я находил себя в странных местах и городах по всему миру. Я чернел душой и становился невозможен в дружбе от своих высоких моральных принципов. Я винил людей за мелкие проступки, напропалую предавая их чувства. В моих глазах жила ненависть ко всему. Я гнил внутри как тряпка от всего этого., но при этом мне казалось, что я прекрасен. Мне казалось, что я прошел великий Путь и это лишь его начало. Я видел себя на этой дороге один, окутанный броней своих комплексов - не видя, что я НИКТО. 

Толик стоял рядом со своей женой, которая смотрела на него как на божество, глазами полными любви. Рядом с ним стояла его дочь, держа его за руку, а на руках в свертке он держал еще одну - новорожденную. Толик счастливо и глуповато улыбался, а старшая дочка сосредоточенно впилась в кукурузу, кажущуюся огромной у ее маленького личика. Я ухмылялся презрительно, хотя в душе моей царило безумие. Толик был мистер Серость - а кем был в тот момент я? Я шарахался, накачиваясь виски по пустой квартире, брошенный своими женщинами, мой сын приезжал ко мне на выходные, мой младший сын не говорил - и как выяснилось потом и не стал говорить, и окружающие говорили за моей спиной, что это наказание мне за мои грехи. А Толик кормил дочь кукурузой. 

Я потерял одну семью и разрушил вторую. Я ходило в горы в поисках адреналина, лазал по скалам и пытался выковать из своего тела Брюса Ли. Я боролся, дрался, работал - забивая каждый свой день делами и проблемами, чтобы не возвращаться в холодную пустую квартиру. Каждый год Толик звонил мне 2-3 раза и слушая мое молчание рассказывал о том, как он скучает по школе и по мне. Как он завидует моей яркой жизни. О том, что он работает инженером. И почему-то он не казался мне мистером Серостью. Я уже казался себе - мистером Говно.

Моего младшего сына признали инвалидом и я замкнулся в себе, проклиная всех и все на свете от бессильной ярости и невозможности что-то изменить. Я бежал от своих бед и проблем, в бесконечных командировках, поездках и делах. Я накручивал себе все больше и больше бестолковых дел, лишь для того, чтобы у меня не было времени оглядеться по сторонам и увидеть чего стоит моя жизнь. И когда в тридцать лет мне стало некому позвонить вечером - я позвонил Толику. Впервые в жизни. Впервые. Глубокой ночью, накачавшись кофе, не успокоившись после пробежки., в слезах от жалости к себе я позвонил Толику и не смог говорить с ним, а он словно чувствуя это говорил сам, без остановки, вспоминая прошлое и думая о будущем - говорил наивно и мило, а я чернел внутри от того, что я такой нытик и слабак. Я не мог поверить и понять, что моей силой сейчас было бы выпустить из себя этот гной скопившийся за тридцать лет и хоть раз в жизни выплеснуть его наружу, а не сливать внутрь себя. Я повесил трубку, не прощаясь и уснул тогда в одежде. 

Скоро мне тридцать четыре. Все чаще на свои дни Рождения я ухожу в горы один, потому что мне не готов переносить этот праздник среди людей. Но не так давно Толик позвал меня на день Рождения к себе. Я хорошо помню тот день, я сидел в машине уткнувшись головой в руль от усталости и думая о том, что я хочу сейчас либо напиться либо секса. Перебирая в голове возможные варианты этого пятничного вечера - и тут он позвонил и спросил, не хотел бы я приехать на его 33 летие. И я приехал. Был стол, накрытый его женой и много его друзей. По квартире носились трое его детей - младший сын все время спотыкался и орал, а сестры смеялись над ним. Все кто был на этом празднике незримо были походи на Толика. Улыбчивые, добрые, тихие -  они смотрели на меня без упрека, хотя я сидел и отмалчивался, не вступая в разговоры. Я смотрел по сторонам. Не ел. И не мог поверить, что все вот так. Я знал, что меня ждет сегодня, и там не было ни грамма всего того, что я чувствовал в доме Толика. В какой-то момент его младшая трехлетняя дочь залезла ко мне на колени и, роняя крошки, стала жевать печенье пристально глядя мне в глаза, иногда трогая меня за лицо - и смеялась когда я щетиной щекотал ее ладошки. И Толик радостно смеялся - искренне веря, что именно в этом и есть счастье. 

Рука у Толика была крепкая, широкая и теплая. Он проводил меня до машины, выгуливая дочку, которая напоследок измазав меня едой долго тискала мои небритые щеки. Толик заставил меня пообещать ей что я еще приеду. И я пообещал, глядя в настойчивые серые глаза его дочери