...отупев от усталости мы бросили рюкзаки и я упал прямо на них, не способный подняться после 13 часов бесконечной ходьбы. Руки, лицо, все, где голая кожа выступала наружу - было страшно искусано огромными, беспощадными оводами - совершенно неуловимыми и бесстрашными. Воду мы на пути найти так и не смогли, хотя слышали где-то ее журчание и это сводило меня с ума. И вот сейчас, увидев тлеющий ручеек, спадающий вниз по ущелью, я прижался к камню ртом, словно пытаясь высосать воду из тысячелетнего гранита. За спиной с сопением и яростью разбирает рюкзак Рафик. Он ежесекундно ругается на мир, меня и эти горы с сильным осетинским акцентом. Я сползаю наконец-то с камня и встаю, пытаясь ему помочь, но он отталкивает меня с шипением своей короткопалой рукой. Не так давно в борьбе за вершину он поморозил себе фаланги пальцев и немного пришлось отрезать. Эту поистине альпинистскую травму он показывает с гордостью. Я ему даже завидую. Быстро - как в ускоренной съемке начинает темнеть - я ходу кругами и завороженно смотрю на чернеющее небо. В просвете гор уже насмешливо вылезает луна, словно покрытая кожурой, припорошенная тучками. Слышу окрик и бегу помогать, мы хватаем камни, чтоб придавить палатку посильнее, покрепче натянуть ее в струну. Раф хватает камень неосторожно и с криком отбрасывает. С его стороны вместе края у булыжника, самое настоящее лезвие. Он пытается слизнуть кровь, льющуюся прямо на землю - но куда там, хлещет, как из крана, уже не красная, а черная в сумерках. Я матерюсь, хватаю его за руку - разрез чуть не до кости. Заматываем бинтами, чертыхаясь, я ставлю палатку, лезем внутрь. Под фонарем осматриваем руку, кровь сочится оголтело сквозь бинт и тряпку, капает на пол, впитываясь в палатку, одежду, воздух. Рафик спокоен, но я то виду, что дело швах. Открываем рану снова, перетягиваем жгутом на минутку, чтоб все не залить. Прямо в рану льем какой-то антисептик, снова заматываем. Раф валится на спину, стонет протяжно и актерски. Засыпаем вповалку, не доставая спальников. Ночь теплая, безветренная... Он засыпает быстро, а я долго от жары ворочаюсь на тонкой пенке под жопой, кручусь, пока вдруг резко, как в яму, не проваливаюсь в сон.

....утром я проснулся - он лежал, вся палатка была в крови. Пахло медицинской операционной - кровью и каким-то спиртом. Рафик сидел, покачиваясь, лелея одну руку в другой. Я подполз ближе - рука опухла, кровоточила медленно, как раненое животное. Молча смотрели, как сквозь повязку выступает капелька крови. Вылезая из палатки, он задел что-то и вскрикнул от боли. Чертовщина. Сидя на камнях, остуженных ночным воздухом, я осмотрел руку. Дело было швах - рана гноилась, плохо пахла. Промыл его, как смог, смочил спиртом, поджигая рану сквозь его сдавленный крик боли, замотал свежей повязкой. Он сидел на камне, скукожившись, пока я собирал палатку, готовил чай, кормил его из банки. Он виновато притих - а я молчал радостно. С самого начала все было не так. С самого схода с трапа самолета во Владикавказе. С момента ссоры с быдловатой милицией, с момента потери ножей, с момента выхода на тропу - все шло наперекосяк и внутренне я ждал чего-то подобного. Он доел и я приобнял его за плечи. Посидели рядышком, подставив лица солнцу - слепни куда-то подевались со вчерашнего вечера. Может перепили нашей крови и мучались похмельем. Я закинул на себя рюкзак, с трудом поднял второй и бережно приладил к его спине, не давая ему помогать себе руками. Тяжелые горные ботинки притирали носки ног. Попрыгали, как по команде, поправляя обвязки и пошли по тропе, в сторону, откуда вчера пришли. С его руки, плетью болтающейся капала по чуть-чуть, едва заметно - черноватая кровь… Я смотрю сзади и вижу как с каждым шагом его пошатывает все сильнее, все грубее его шаги, все шире он разбрасывает длинные жилистые руки при ходьбе.…он упал через шесть часов перехода. Не сел, не споткнулся, а упал вперед, как будто получил нокаутирующий апперкот в челюсть. Рухнул плашмя, а сверху его придавил рюкзак. Я вскрикнул, и крик мой сорвало завывающим ветром. Сбросив поклажу, подбежал к нему, увидел закатившиеся глаза, с рыком стащил с него груз, перевернул на спину. Ощупывая его тело, я ужасался тому, какой он тонкий, как выпирают ребра, ключицы, кости - откуда в этом тщедушном теле такая яростная способность к борьбе, думал я, раздевая его, пытаясь понять целы ли ребра, спина. Он не стонал, но дышал прерывисто - я аккуратно, как ребенка баюкая, взял его руку, размотал белую от антибиотика повязку. Рука выглядела страшно, вся грязно-красного цвета, с горящими краями раны. И приложился к его лбу и ощутил пожар его крови. Температура не меньше 39, показалось мне. Я нежно смочил тряпку и в касание попытался оттереть запекшуюся кровь - касаясь его руки я причинял ему боль, и он застонал, но не очнулся. Дело было совсем плохо. Я положил ему под голову свернутый коврик, вытянул ноги, приподнял горячую голову и влил в рот пару глотков воды из фляги, смачивая красные губы - видимо он не хотел меня пугать и кусал их, пока мы шли, сдерживая проклятия. Я поднялся и посмотрел на распластанное тело. Идти было не меньше семи часов. Даже если я брошу тут все снаряжение, то я не дотащу его. Или буду тащить три дня - а тогда нужно вместе с ним нести и палатку и газ и еду. Паника со слезами отчаяния подкралась куда-то к кадыку и стала душить меня - я встряхнулся, сильно ударил себя по голове. Достал укутанный в гидро-чехол телефон - тот показал полное отсутствие сети и я бросил его, бесполезный, обратно. Оглядевшись я увидел, что солнце, сжигая верхние слои льда и снега, отражаясь от стен ущелья, совсем скоро достигнет зенита - я взял его подмышки и поволок в тень огромного камня. Перенес туда рюкзаки, положил Рафику на лоб ледяную тряпку. Сел рядом, глотнув воды и облокотился спиной на камень. Нужно было подумать. Я не знал, есть ли тут хищные животные, могу ли я оставить его тут, в крови, не загрызет ли его барс, медведь, волки - да кто угодно. Мы были не так высоко, чтобы здесь не было такой вот дикой животины. Он стонет, а я не знаю как мне быть. Перебираю полудохлую аптечку, перетираю две таблетки парацетамола и вкладываю кашицей ему в рот, заставляя глотнуть. Он открывает глаза, черные осетинские глазищи, налитые злостью. Бормочет бессвязно, хватает меня за руку, кашляет и снова отключается. Невероятная жалость к этому человеку, который пять лет назад вошел в мою жизнь через потасовку в базовом лагере на Кавказе, который тащил мои вещи, нес меня самого, играл с моими сыновьями, сдавливает мне грудь. Я выхожу из под камня, беру веревку и решаю подняться на самый верх стены ущелья - маршрут не кажется мне сложным, но может быть там будет связь. Я кладу рядом с ним, прямо у головы, протеиновый батончик, воду и ухожу, каждые пять шагов оглядываясь.

…камень крошился под руками, мох, грязь какое-то говно сыпалось сверху, вылетало из под рук. Слепни, разбуженные горячечным солнцем бросались на меня, как японские летчики камикадзе. Я с ужасом думал, что не укрыл Рафика, что его, валяющегося без сознания жрут поганые мухи, и эта мысль плеткой подстегивала меня, заставляя допускать ошибки. Я уже несколько раз чуть не сорвался, оскальзываясь - у меня не было скальников и я лез в чем был - в тяжелых горных ботинках. Рыча от ярости, я ухватился за выступ, который показался мне устойчивым и он вдруг вывалился на меня целиком, упав прямо на голову. Я взвыл от боли и злости, стараясь не упасть, судорожно цепляясь коченеющими руками, прижимаясь к скале, как паук. Замер, перебирая конечностями, и снова пополз. Телефон на груди молчал. Я знал, что как только связь появится в него обрушатся смс пропущенных звонков - но он хранил тишину. До верха оставалось еще метров десять, старательно гоня от себя мысли о Рафике и собственной глупости я лез, срывая руки и колени, забыв все правила скалолазания и альпинизма - лез как раненый, спасающийся зверь. Вспомнилась фраза «у самурая нет цели, только путь» и я засмеялся ей сам с собой, каркающим сухим смехом переходящим в кашель. Вывалившись на край, я подобрал ноги и встал. Во все стороны расходились бесконечные низкорослые скалы. Я вскарабкался на камень и вытащил телефон. Он помолчал и вдруг завибрировал. Одна полоска, как на тесте для беременности, маячила, пропадая у значка оператора. Я вскрикнул и поднял телефон вверх, словно эти полметра могли дать мне надежду. Набрав номер спасателя, который нам был выдан перед выходом я долго ждал соединения, молясь, умоляя дать связи шанс. Хриплый голос, не здороваясь спросил, что случилось. В три фразы «Он без сознания. Мне его не вытащить. Помоги» я вложил всю боль происходящего. Секундная пауза была громче молнии для меня сейчас. «Держись там», сказал голос - ты должен нести его до места, где сможет сесть вертолет, понял? Сможешь?» - голос не спрашивал. Он утверждал. Я кивнул, хотя понимал, что он меня не видит, но моя поза с взывающим в небо телефоном, казалось, приравняла голос к богу. Телефон замолчал сигналом брошенной трубки. Я привязал веревку к дереву, намеренно понимая, что ее придется бросить, но сил делать станцию у меня не было. Уперся ногами в скалу и зашагал по вертикали к подножью…

…сказал себе что буду нести его по 50 шагов. Я разбросал все из двух рюкзаков, взяв только необходимое, Палатку, воду, какие-то теплые вещи. Закинув легкий рюкзак на спину, остальное запихнул во второй и спрятал его, придавив парой камней. Оглядел Рафика. Бледный, весь в ледяном поту - я укутал его в спальник, сделав из него подобие волокуши, впрягся в нее, как бурлак и потащил вперед. Сделал 50 коротеньких, неуверенных шагов и упал на колени мокрый от напряжения. Я видел что через двести метров тропа кончается превращаясь в сплошной бурелом из камней и деревьев, сваленных лавиной сверху. С ужасом думая, как я потащу его там, я встал, и снова впрягся, пообещав себе сделать 50 шагов. Каждый раз, спотыкаясь, я хотел сесть и отдохнуть - но надо было идти. Надо было дойти до темноты, пока с вертолета будет видно нас, меня и его. Я несколько раз упал, спотыкаясь на небольших камнях, сбивая колени, но каждый раз сразу поднимался, зная, что если остановлюсь, то уже надолго. Дойдя до высохшего ручья, я перепрыгнул его, скинул рюкзак на другой стороне и попытался, как куль, взвалить себе на руки Рафика в спальнике. Он неясно застонал что-то, я упал под тяжестью его веса на колени и чуть не заплакал от шипящей боли и отчаяния. Впервые за все это время, змеей в меня вползла мысль, что нужно оставить его здесь и идти за помощью. Она показалась мне разумной и логичной, но я знал - это ложь. Исковерканное усталостью тело просто искало самый быстрый и простой путь к спасению от боли. Я встал на колени и рывком, как в тяжелоатлетическом подходе, забросил Рафаэля себе на плечо, аккуратно перешагивая сделал 5 шагов, подтянул к себе рюкзак, и не опуская его понес через опасное место острых зазубренных камней, и трещин. Я что-то себе говорил в этот момент, неясные тени метались в сознании, разгоряченном злостью на себя и на него, такого неаккуратного с этой рукой. Я гнал от себя голоса и шепот разума - я просто шел… О пятидесяти шагах уже не было речи - я перешел на сорок. Я ненавидел Рафаэля уже через триста метров пути. Я мог вспомнить только его глупости и ошибки. Мы не друзья, говорил я себе, положи его тут и иди вперед. Стирая в пыль фарфоровые виниры, я волок его на себе, проклиная.

…я прижал Рафа к земле, прикрыв своим телом, когда спрыгнув с высоты, громада спасательного МИ-6 стала опускаться ниже в ущелье. Поднятая волна грязи и камней понеслась в разные стороны, покрывая мое лицо пылью. Я перестал махать руками, опустился на колени и прижал его к себе, закрывая ему лицо, застывшее в маске боли. Я уже почти не чувствовал ног, когда вынес его сюда, долго растаскивал камни, освобождая место. Молился про себя, чтобы спасатели не прошли мимо, разглядели нас. Одурев от страха, я даже выпустил единственную нашу ракетницу, которая уныло всхлипнула в ярком небе. Когда грохот винтов низко летящего вертолета послышался мне я выбежал и начал дрыгаться, подпрыгивая, хотя мне уже махнули рукой, я видел как пилот оглянулся и крикнул что-то в салон вертолета. Аккуратно пробуя землю, вертолет опустился и из него высыпались люди. Они походя приобняли меня, ощупали, и побежали к спальнику. Короткие носилки вытащили из нутра вертолета. Они двигались как один человек. Слаженно, быстро, уверенно. Я стоял, не зная чем помочь, и просто носился между вертолетом и ими, что-то бессвязно рассказывая. Меня схватили за плечо, засунули в огромную машину и посадили на пол. Я метался что-то сказать, но Рафаэля уже вытащили из спальника, кто-то осматривал его, щупал, резал засохшие на руке бинты. Меня толкнули на сидение и пристегнули, я успел подумать, что мне придется идти обратно за снаряжением, но не мот оторваться от Рафа. Он стонал, когда хватали его руку, вырывался в бессознательности, но сильные люди прижали его, ввели в иглу и он обмяк. Тяжеловесные лица спасателей были спокойны и эта уверенная сила перетекала в меня, говоря что теперь все будет хорошо.