Солнечный свет, не грея, льется через иллюминатор у аварийного выхода. За облаками нет ничего, что могло б скрыть солнце и оно, раздражая меня, мешается все 4 часа полета, преследуя самолет, словно издеваясь надо мной. Шторка не закрывается, и я тщетно попытавшись ее вытащить, чуть не сломал - убедившись в тщетных потугах и собственной рукожопости я бросил это занятие и, щурясь, уткнулся в книжку. Читалось плохо - я вижу перед собой текст, но его смывает моими тяжелыми, навалившимися мыслями. Я пытаюсь развеяться, бестолково листая фотографии. Тысячи снимков моей жизни потоком заливают меня с экрана телефона - в тысячах кривляний, селфи, множестве рабочих снимков экрана я не могу выделить что-то важное. Я не верю своей способности фотографировать важное, но я верю в свою память. Годами тренированная мышца моей памяти в любую секунду готова оживить фотографию и я вспомню запахи, слова, людей на ней и они полноэкранным диафильмом польются перед моими глазами, как непрерывный трагикомичный ситком.

На фотке я с Серегой на скамейке у реки с неизвестным нам названием, в городе Брюгге. Весь город выглядит как прянишная картинка - все время хочется подойти к домику или мостовой и, отломив кусочек, начать слизывать глазурь. Приехав в Рождество, мы шляемся с хмурыми рожами по укутанной сказкой средневековой деревне. На каждом углу вафли, один взгляд на которые может вызвать диабет. В каждой палатке своё пиво, которое варит добродушный бельгиец только эти 3 недели в году. Серега мой ровесник, мы сильно потерты проблемами, детьми и попытками выдавить из жизни достойное существование - это и сближает нас с ним. Единственная разница в том, что он умеет и любит выпить, пожтому с самого начала предупредил меня, что все наше время в Бельгии он собирается быть немного пьяненький. Пока он держит марку, проглатывая по бокалу пива в час. Не спеша и со смаком он облизывается как кот у каждого очередного лотка и готовится потребить часовую норму. В Брюгге мы не просто так - мы ходим отмеченными на карте точками, которые запомнили из гангстерского фильма «Залечь на дно в Брюгге». В фильме два мрачных убийцы пережидают опасные времена в этой самой деревушке. Весь фильм они пьют пиво, нюхают кокаин, ссорятся и бьют карлика. Наш план на эти два дня идентичен - мы уже сфотографировались на всех локациях, покатались на лодке в узкой луже, которую местные гордо называют каналом и даже взобрались на колокольню с которой в финале фильма спрыгнул один из героев. Кокаин и шлюхи стоят у нас в конце списка, подчеркнутые красным. Вокруг гомон голосов на множестве неизвестных языков, мы много ходим и часто останавливаемся, впитывая в себя этот город. Я хорошо помню эти бесконечные прогулки по мощеной мостовой, спотыкаясь и чертыхаясь. Я помню, как Серега прилип к вывеске «Музей пива» и, не смотря на мои отговорки, пошел на экскурсию. Я успел потратить два часа, удивляясь тому, какие нынче длительные экскурсии в мире бельгийского пива. Когда в ответ на смс я вернулся, Серега с ошалевшими глазами вывалился из опрятного входа в музей и повис на мне, радостно гукая. Когда морозный воздух немного освежил его, он, счастливый как малое дитя, сообщил что в каждом из семи залов ему налили по бокальчику пива, и подробно рассказали много интересного. А потооооом! Он загадочно закатил глаза - потом в каждом зале была викторина, и если везде правильно отвечаешь - то еще одна экскурсия в подарок. Серега прилежно все угадал - и получил еще семь бокальчиков. Нагрузившись за пару часов четырьмя литрами пива, его все же спровадили и мы валимся вместе на скамейку, придавленные на двоих его опьянением и моим смехом. Но нет же.... эта фотография не отсюда. Я вглядываюсь в пейзаж и наши лица - вовсе нет. Это мы сфотографировались на берегу в Антверпене. За спиной я держу руку - а из-за спины вьется дымок. Это мы посреди города докуриваем доставшийся нам косяк марихуанны.

Мякотью большого пальца под «Касту» я смахиваю экран за экранов, разглядывая мозаику фотографий. А вот она. Мрачные тона. Тяжеловесный советский интерьер. Это не снято на телефон - на камеру снята фотография вылезшая из сжатой челюсти Полароида много лет назад. Мы стоим на фотографии вдвоем - я и мой дед. Он еще не стар, а я совсем юн. Лет, наверное, 7-8. Тот возраст, когда мир обладает способностью быть ласковыми с тобой, ведь со всех сторон тебя окружают люди, готовые на все ради тебя. В моих руках мороженое, я чуть отставляю его от лица - я помню что фотографировал нас отец. Дед, каким я его запомнил, чуть сгорбленный на вершине своего роста - на нубах его усмешка, всегда готовая сорваться в смех, шутку, едкое и точное как дротик замечание. Эта фотография для меня - удивительная смесь горечи и счастья. Деда давно нет со мной, но каждая секунда наша с ним вместе живет во мне такой теплотой и счастьем, что даже сейчас в самолетной безликости слезы копятся в уголках моих глаз. С дедом связано мое абсолютное счастье - он всегда был рядом, когда он был нужен. Старея и дряхлея, он все равно оставался собой. Саркастичным, умным - моим. Я перенимал его привычки, словно воду впитывал. Щурился, ходил как палка, старался быть таким же точным в каждом движении. Дед входил в вагон метро, словно водитель открывал перед ним дверь Роллс-Ройса. Также я пытался входить в детский садик. Также сейчас я иногда смотрю на окружающий меня мир - так, будто он мой. На нож. Вспоминаю тот день, когда он отдал мне первый мой нож. Как я носился, размахивая им как мечом джедая, под неодобрительным взглядом бабушки. Помню я все это. Помню запах его, когда он обнимал его. Помню, как он врал, озорно глядя ра меня, моим родителям, когда я, не ночуя дома, говорил, что я остался у него. Помню я.... Как я приводил в комнатушку со скрипучей кроватью, где я жил у него - первых своих девушек., и дел входил, не стучась и не стесняясь, скрывая ехидство, когда я прятал головы девчонок под одеяло. А потом я помню, как диспетчер равнодушно сказала: «Есаулов? Так он же умер» и повесила трубку. Интересно, что я уже знал - сестра сказала мне, что дед ушел - но я все равно позвонил. Я не верил, что он может умереть - до сих пор не верю. Даже сегодня, спустя почти 15 лет, когда мама уговаривает меня поехать на кладбище - я в недоумении стою на скудной могиле. Тут нет никого. Моего деда нет на этом, погрязшем в грязи и неухоженности кладбище. Редко о ком я думаю так часто, как о нем. Я смотрю на ладони - на них я оставил себе кровавые вмятины от собственных ногтей, когда в страшном, сером крематории - этой питерской торжественной обители смерти лежал гроб. Под монотонный голос огненно рыжей крашенной тетки, служительницы культа, я смотрел на худое, острое лицо человека в гробу и не верил, что это мой дед. А потом, когда гроб потянуло в огненное пекло на скребущих полозьях я впился ногтями в себя, чтоб не броситься, расталкивая страждущих соболезнований, отталкивая их, чтобы остановить это. Чтоб не закричать - нет! Не надо!!! Не трогайте его!!!
Я до сих пор кричу это иногда в своих воспаленных воспоминаниях и снах.

Я смаргиваю слезы и утыкаюсь взглядом в лицо стюардессы. Она натянуто улыбается - ей неловко от моих слез, которые-таки вырвались наружу и блестят искорками на глазах. Она склоняется, ласково спрашивает не хочу ли я чего. Я сдавленно, вымученно улыбаюсь ей и отрицательно мотаю головой. Солнце продолжает бить мне прямо в висок, бликуя на экране моего телефона. Я останавливаюсь на фото, и мне кажется, что солнечный зайчик мешает мне разглядеть ее - но нет. Это так снято. Прохожий фотограф, снимая это, равнодушно щёлкнул камерой, когда я остановил первого попавшегося на улице, и с диким акцентом попросил нажать кнопку моего телефона. Отойдя на шаг, и покривлявшись, будто ищет нужный кадр арийского вида швед щелкнул нас, запечатлев - и, не улыбнувшись, отдал телефон. Мы улыбаемся на этой фотографии, она даже смеется. Лучик местного, шведского солнца, почти скрыл чей-то мрачноватый замок на заднем плане, и кажется, что потоки солнца рвутся, хохоча, испортить кадр. Эта фотография льется на меня не просто теплом. Она раскалена нашими долгими, сложносочинёнными, выпотрошенными на эмоции отношениями. Со страстью
Отелло, нежностью и ненавистью мы с ней тянем нить нашей связи уже несколько лет. Она покрыта узлами разрывов в слезах и ярости. Где-то на этой нити торчат осколки разбитой посуды. Где-то на этой нити гремят с силой закрываемые двери. Я слышу ее стоны в постели, и свое рычание, когда я сжимал ее тонкое, горячее тело.
Я помню, как изменилось ее лицо, когда она разглядела эту смазанную фотографию. Она игриво скорчила рожицу давно ушедшему шведу и сообщила, что она получилась все равно неплохо. Она таскала меня по Стокгольму, мы пили вино и ели мидий. Я снимал, как она пыталась расколоть огромную крабью клешню в ресторане на берегу из которого светились огоньки яхт на причале. С ней в каждый момент я чувствовал - она моя. Вся целиком. Она училась у меня тому, как я хочу ее., и что я хочу с ней делать. Она училась моему едкому юмору и цинизму. А я так и не научился ничему - да и не учусь. И это все она терпит и пытается привыкнуть, пытаясь понять, что это не равнодушие - а просто неумение раскрыться. И дав выход эйфории, обхватить ее, заобнимать - вместо этого я кусаю ее в ухо и мы идем дальше.

Самолет загудел сильнее и мы пошли на посадку. С заложенными ушами я злорадно вижу как солнце скрылось в пудинге из облаков. Я думаю о том, что фотографии для меня - это не воспоминания. Это кнопочки. Я нажимаю их и вызываю в голове кино воспоминаний, которые зачастую мне уже не остановить. Я знаю себя - я знаю, что пока старческая деменция не начнет разрушать мои мозги, я вспомню то, что захочу. Я знаю? Что глядя на фото не спрошу «ой, а кто это?». Поэтому мое хранение фотографий - это практически болезненное собирательство. Как будто камушки собираю - этот взял, ой и этот ничего, а вот этот страшненький, но раз уж я здесь... Люди с этих кадров давно растворились на моем пути в серости будней, водовороте унылой бытовухи, кто-то сгорел в ярких вспышках, кто-то тихо исчез, не помазав рукой, прощаясь. Новые попутчики маячат по сторонам и сквозь сумрак я вижу их неясные фигуры внутри себя. Оглядываясь назад - я нк вижу никого и ничего - фотографии это не воспоминания для меня. Не оберег для памяти. Это просто клочки моей жизни, оторванные щелканьем кадра от реальности и бережно сложенные в альбом.

Удар о взлетную полосу. Короткий миг адреналинового всплеска на посадке. Я быстро иду по аэропорту к выходу - в зале ожидания она стоит размахивая рукой - ее лицо шкодное, как у пятиклассницы с сигаретой. Я улыбаюсь. Я почти дома.