- Будешь? - он глянул на меня из подмышки. Он сидел скрючившись на полу, копошился там чего-то с зажигалкой. Глаза у него были светло-голубые, почти белые. Совершенно бестолковые, к слову сказать, были у него глаза.
- Нет. - я равнодушно отказался, что бы он там не предлагал.
Он кивнул и завалился на жопу. В правой руке, подрагивающей от напряжения, у него была чайная ложечка с насыпанным в ней бурым порошком, а в левой дрожал неверный огонек зажигалки. Дима пытался разбавить столь известным всем торчкам наркоманам героин. Героин был ужасного на вид качества, хоть я и не специалист - но порошок был бурого, почти черного цвета, сильно пах аспирином и какой-то дрянью. Когда в ложечке забулькало, он облизнулся и судорожно начал пихать заготовленный заранее шприц.
Я засунул в рот сигарету и начал рыться в карманах в поисках спичек. Пока я копался, он успел загнать в едва различимую на локте вену иглу. Руки у него были уродливые, тонкие, исколотые руки наркомана со стажем. Мне было неприятно смотреть на них, но и оторваться от заполненного смесью героина и крови шприца я не мог. Он ввел все до конца и отвалился на спину, бессмысленно глядя перед собой остекленевшими глазами. Я чуть приподнялся, чтоб убедиться, что он дышит. Грудь его тощая, голая, волосатая, как у недобитой курицы - подрагивала судорожно при каждом вдохе. Я докурил сигарету, и смотрел на нее, шипящую у фильтра. Захотелось в туалет, я слез нехотя с кресла, отряхивая пепел с колен, и перешагнул прямо через него, валящегося посреди комнаты. От него омерзительно пахло кислым потом, немытым телом и грязью - вечный ханыжный запах героинового джанки.

Когда я вернулся из чумазого сортира, он был уже мертв.

…нас было трое друзей. Трое мушкетеров.
До этого самого дня, нас было трое. Но Дима предпочел нашей дружбе «хмурого» и благополучно с ним побратался. Потребность в ежедневной дозе, стала для него важнее нас. В этот день Дима сообщил мне, что у него отличное настроение и я зашел посмотреть, как он там. Третий из нас, тоже Саша - отказался идти со мной, жить фантомными воспоминаниями о братстве. Смотреть за стремительным падением Димы в самую глубь адского пекла наркомании он не хотел. Я же подумал, что посмотреть как Дима сейчас живет будет занимательно, и ошибся - Димы не было. Был страшный и скомканный, как кусок туалетной бумаги, незнакомый мне торчок. Склизкий и тощий, он попытался обнять меня, но его что-то отвлекло и я избежал объятий. Дима сел прямо на пол, в какие-то обрезки и монотонно стал рассказывать свои планы на выход из нарко-зависимости. О клинике, в квартире куда он переедет… Я смотрел на него, не слушая, и вспоминал его родителей. Я был у них совсем недавно, таких постаревших и больных, как будто Дима заразил их какой-то неведомой героиновой болезнью. Дима потихонечку выносил все из дома, бился в судорогах ломки на диване и каждым своим приходом высасывал годы жизни из своих папы с мамой. Я смотрел на его совсем седую маму, упрятанную в платок, со слезящимися непрерывно от горя глазами и думал о том, что ведь она совсем молодая. Ведь Дима младше меня на 2 года, а мне вот двадцать три, и моя мама совсем молодая, красивая, крепкая женщина - а тут я вижу совсем жалкую, уставшую старуху.

Долго Дима продержаться не смог и начал канючить у меня деньги. Я отказывался, а он настойчиво и уныло, как заведенная игрушка умолял меня, клял меня, проклинал меня - и я сдался, дал ему сколько-то бумажек и монет, которые у меня были с собой. Он радостно ухмыльнулся остатками зубов - герыч низкого качества сразу бьет по зубам - и, не одеваясь, вышел на поиски дозы. Я прошелся по квартире, стараясь не прикасаться ни к чему - все было липкое, грязное, вонючее. И вдруг я наткнулся глазами на фотографию. Там, на бликующей поверхности рамки в подтеках на меня с черно-белой фотографии смотрело трое ребят. Скорчивших рожи, в одинаковых бомберах, они стоят, скалясь на каком-то заборе - забор тот я тоже вспомнил - его снесли пару лет назад у моего дома.

Там, на пресловутом заборе, отгораживающим город от леса мы сидели, пили пиво, клялись в вечной дружбе - и даже занимались неловким подростковым сексом с подружками. И вот эта фотография прямо здесь - в упоротой и брошенной всеми квартире торчка Димы. Что-то пошло не так - потому что один из нас побежал за своей дозой, второй расхаживает в ботинках по его квартире, дав ему денег на эту дозу - а третий сделал вид, что не было никакого забора, никаких фотографий, никакой юности. Не было общего прошлого…

…Аня красивой не была. Не была она красивой в детстве, когда мы кидались в нее снежками, не стала красивой и в юности. Но в ней была притягательность кошки. Гибкая, хищная улыбка, тонкая как тростинка, и в то же время какая-то упругая - она неизменно притягивала взгляды в любой компании. Она презрительно относилась к женской участи жизни, ненавидела одноклассниц, а потом и коллег - и она всегда была с нами. Огрызалась нашим шуткам, носила такой же бомбер как и мы - тогда все это не казалось нормальным, но было плевать. Она становилась женщиной, она спала с Димой, не скрывая этого от нас. А мы лишь смотрели за этим, прикрывая их, чтоб не застали родители в квартире, или чтоб, когда они трахались в кустах за тем забором их не спугнули ночные прохожие. Дима смотрел на нас потом своими воловьими от счастья глазами, а Аня отряхивала куртку на которой они возились.

…когда я вышел из туалета, Дима уже не дышал. Он видимо пытался перевернуться на бок, но так и не смог пересилить свою наркоманскую атрофию мышц. Лицо у него побледнело еще больше, рот был раскрыт в агонии - думаю он перестал дышать, легкие или сердце отказали. Типичная смерть наркомана. Я присел рядом, присел аккуратно, чтоб не замызгаться. Я смотрел в окостеневшее мертвое лицо своего друга, и не видел в нем его. Видел убогого, мертвого торчка, но не Диму. Я сидел над ним недолго, пытаясь разворошить воспоминания, пролить слезу - но не смог. Я поднялся, взял фотографию и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь этого современного саркофага. Сколько он там будет лежать? Пока не придут дружки? Пока не начнет гнить и соседи не вызовут милицию? Пока барыга не запереживает? Я ушел с чувством удивительного равнодушия к его телу… Фотография больно колола меня через футболку, лежа во внутреннем кармане куртки. Я еще раз закурил у парадной, сплюнул и меня передернуло от вспышки мысли. Выходит я его добил своей несчастной тысячей на дозу? Я снова харкнул длинным парашютом и побрел прочь…

Свадьба у Саши с Аней была скромная. Только друзья, родные. Меня позвали, но мне показалось, что просто от чувства «ну мы же росли вместе». Я сидел за дальним столом, и слово мне никто не предлагал. Я сильно напился в тот вечер. Долго блевал в туалете. Мне казалось, что Саша и Аня предали меня и Диму - услужливое сознание забыло, что это именно я подкинул ему деньжат на вход в царство мертвых наркоманов. Саша долго смотрел тогда на меня, когда я обтирая рот, выполз из туалета и так ничего и не сказал. С тех пор мы ни разу не виделись с ним. Спустя годы, я узнал, что он погиб - что-то случилось с сердцем. Я узнал это много позже, узнал от постороннего человека. Я сидел тогда, баюкал сына в захламленной съемной квартире на Васильевском и, прочитав сообщение, усмехнулся, глядя на потускневшее уже фото на заборе, стоящее на столе И нет больше мушкетеров. Только серая, тухлая селедка жизни. Я баюкал сына и беззвучно рыдал тогда весь вечер, не отвечая на грубые вопросы опостылевшей жены.