Море ласкает мне ступни. Такая заезженная метафора, но я не могу обойти ее. Мотаясь между небоскребами, одноэтажной Калифорнией, мрачным Питером - я внезапно оказался на море. Синева поглощает меня, грохот многокилометрового прибоя оглушает меня - и теплая накатывающая вода ласкает мои ступни. Еще 7 часов назад я увлеченно работал в душном офисе - и вот я здесь. Стою в одних шортах и улыбаюсь глуповатой улыбкой счастливого идиота - море. Вот оно. Я наклоняюсь, набираю в ладони соленую воду и умываю лицо - словно пытаюсь смыть с себя горести и радости, переродиться, стать на несколько дней не злорадным ублюдком, а нормальным человеком. Капли мгновенно высыхают под палящим солнцем и я запрокидываю небритое лицо, подставляя его жару, мгновенно слепну от яркости и вспоминаю как это - не торопиться. Не бежать. Жить вот так мгновением. Пытаюсь и не могу - мой мозг тревожиться и переживает, что я отупею и непрерывно подкидывает пищу для переживаний. Но я улыбаюсь - море вот оно. Солью пахнет прямо под ногами и я улыбаюсь. Как ребенок.

...террор! Только террор!, - выступающий воздевает руки над собой в довольно комичном, театральном жесте провинциального актера, и победно оглядывает аудиторию, в которой уныло зевают человек 20. Видимо будущих террористов. Я сижу за колонной, стараясь не отсвечивать на этом псевдо-секретном собрании современных анархистов. Все это выглядит смешно и уныло. Много лет я изучаю терроризм, я был на тысячах лекций проповедников этой войны, которых привозили на тяжелых, чавкающих дверями Мерседесах, а потом в дорогих отелях они же сидели в лобби с потрясающими шлюхами, угощая их шампанским. Этот кружок юных революционеров носил какое-то уже мною забытое, неудобоваримое название из множества слов. Тщетно попытавшись понять семантику - я сдался и просто сел слушать выступления. Выступающие, все как один в черном, тощие от недоедания в дешевых пиджаках, говорили об одном и том же. Затянутые призывы к свержению власти, смерти системы и построении на ее месте нового и видимо лучшего сира. Кто будет строить не сообщалось но видимо - они, так сказать, выступающие. Было невероятно скучно, и я пришел только потому, что хотел подготовить материал для очередной статьи - но с самого начала понял, что ничего не выйдет. Группа неучей и бездарей, прикрывающих свою глупость и нежелание работать - тем что они не способны существовать в этой системе координат. Выливающие свою едкую ацетоновую ненависть со сцены дешевых ДК на таких же неудачников в виде потуг неврастеников восстать против той самой пресловутой системы. Самым страшным террористическим актом с их стороны стало насрать перед приемной ФСБ ночью. А Системе просто плевать на них. Она их не замечает. Я прикрываю глаза, устало тру их, смотрю по сторонам в поисках хоть какой-то движухи… И натыкаюсь взглядом на нее. Она тихонько, по-ученически выпрямившись смотрит на сцену, вздернув верхнюю губу в презрительной усмешке, чуть перебирая ремешок черной сумки длинными тонкими белыми пальцами. Я почему-то на много лет запомнил именно эти пальцы - такие мягкие, нежные. Именно этот момент будоражил меня и мои фантазии почти 10 лет. Вот тот самый первый миг, когда я увидел ее. Что она тут делает? - была моя первая мысль, но тут она сморгнула и повернувшись наткнулась на меня, с отвисшей челюстью и явно очень глупым лицом…

..отель был невероятно скучный. В этот раз я поехал без своего прекрасного старшего сына и принял стратегическое решение. Поеду в отель «только для взрослых» то есть не пускают с детьми. Тур агент с сомнением, давно зная меня, сказала - Саша но там же разврат, чем на 100% убедила меня в том, что надо ехать прямо сейчас. Сутки до вылета я готовился к разврату морально, совершенно не представляя себе, как это будет выглядеть. Но фантазии о полуголых молодых одалисках, сигающих в бассейн не оставляли мой воспаленный разум. В-общем то все так и оказалрсь за некоторым количеством исключений: мне 32 и я был самый молодой на 10 квадратных миль вокруг, причем следующему «молодчику» было уже 55 как минимум. В 21 вечера отель и окружающие его кафе и пляжи вымирали настолько, что в этой кладбищенской тишине себя некомфортно чувствовал бы даже Дракула. Престарелые одалиски ласково кивали мне, нещадно подставляя свои рыхлые тела солнцу. Выглядело это как пастбище доброжелательных морских котиков. Семейные пары от 55 лет явно не были готовы к разврату, а если и были, то меня не приглашали. Дав волю бурной фантазии я представил себе как эти старушки и старички голые с разгону ныряют своими обширными телами в бассейн, задорно хохоча и целуются под водой. Эта фантазия преследует меня до сих пор в кошмарах. Угрюмо походив вокруг пустого бассейна час я пробежался вдоль пляжа, осознав что я самый юный не только в отеле но и вообще видимо во всей Греции…
Вообще я возраст уважаю - меня так папа воспитал. Но вот конкретно именно эта старушенция, уж простите меня не могу подобрать другого слова - именно старушенция. Я даже слово «бабушка» не могу по отношению к ней употребить - бабушка это святое. Это вкус молока, это чувство заботы и безграничной нежности и любви, это что-то очень теплое, родное. А это была именно злобная, крикливая старуха, то ли полька то ли чешка - с омерзительным каркающим голосом, коим она гоняла по всему отелю своего несчастного мужа с грустными собачьими глазами, в которых пофигизм и покорность судьбе были смешаны в равной пропорции. Смешать и не взбалтывать. Он мазал ее жирную спин гелями и кремами, массировал ей ноги, и даже кажется пытался подогревать бассейн своим дыханием. Вот именно эта старуха Шапокляк в теле Шрека и жила в соседнем номере. Каждый вечер с 22-23 она выходила на смежный балкон, закрытый полупрозрачной вставкой от моего и час крикливо говорила с кем-то по телефону с большим преобладанием шипящих. Если б это можно было записать на диктофон то я бы пугал этой записью детей.., ну или подносил к стаканам чтоб они взрывались. Первые два дня я сжав зубы терпел, одевая наушники, но она прямо-таки орала со своего балкона. Я не понимал, зачем ей телефон, ее явно слышали в Польше итак. Омерзительный тембр голоса был таков, что мне не помогали ни наушники, ни надетая на голову подушка - ничего. Полагаю, что даже если б в этот момент нас бомбили, то я бы слышал этот мерзкий скрежещущий голос, как будто ножом скребут прямо по слуховому нерву. Я понял, что вот это он и есть - разврат. Честно продержавшись первый и второй день, на середине третьего ее разговора я вышел и постучал в стекло балкона. На секунду возникла пауза, а потом, напугав меня, через него свесилось ее обрюзгшее и злобное лицо. Я понял, что Шрек и Старуха Шапокляк не заслужили сравнения с этим юдолищем. Поглядев на меня секунду она совершенно спокойно продолжила орать свои фашистские приказания в трубку. Я так и представил ее в мундире СС на вот этом балконе, вскидывающей правую руку восторженной толпе. Поборов врожденную трусость, я решил что врага бьют его же оружием. Я достал телефон прижал его к уху и как резаный заголосил на весь этот дом престарелых, как будто говорю по телефону. Я орал невероятные гадости и пошлости, как будто говорю с девушкой, томимой по мне сексуальным желанием, я переходил с русского на английский и наоборот., я покупал и продавал акции неизвестных компаний, восторженно распекая несуществующего собеседника и орал «ПРОДАВАЙТЕ ВСЕ, СУКИ». В какой-то момент я понял что ору все это в полнейшей восторженной тишине. Престарелые жители отеля забились по углам в ужасе думаю, что русский окончательно ебнулся от тоски и одиночества. Я злорадно захихикал и прислушался. На соседнем балконе стояла томительная тишина ожидания. Ужаса и страха. Утром следующего дня старушенция за завтраком угрюмо и долго смотрела мне в глаза, видимо пытаясь как Дарт Вейдер убить меня телепатией. Я стойко выдержал и презрительно и демонстративно даже сплюнул в салфетку. Она склонилась к мужу и гавкающе выдала ему приказание. Думаю это было что-то вроде - «Иди и убей русского, потом я сама его освежую». Несчастный старик с взглядом спаниеля взглянул на меня, и подмигнул тем глазом который не видела его жена….отдых начинал мне нравиться.

…я голый, весь исцарапанный скалами, лежал у нее на животе.
— Тебе не тяжело?
— Нет, мальчик, лежи, все хорошо. - она задумчиво водит пальцами по моему лицу, по закрытым глазам, едва касаясь меня. Я старше на 8 лет, но она называла меня так с первого дня нашего знакомства на том самом сборище новоявленных анархистов-революционеров. Она так и сказала - «Все вы мальчишки. Злые воинственные мальчишки.», сказала после того, как я неуклюже спросил ее после знакомства, не хочет ли она попить со мной кофе, и она легко, словно ждала этого - согласилась. Я вспоминаю как она насмешливо смотрела как я пыжился перед ней, как показывал свои статьи, как я пытался произвести на нее впечатление. Смотрела на меня своими огромными насмешливыми зелеными глазами, иногда пригубливая свой кофе и потом каждый раз медленно облизывая от молока верхнюю губу - как сытая кошка. Это было просто дико сексуально, и я был уверен, что она нарочно дразнит меня и злился, что попадаюсь как школяр на эту удочку - потом уже я понял, что горячность ее нрава и тела просто не держались внутри и вырывались вот именно в таких жестах, словах и взглядах. Она взглянула тогда на часы и я мы поднялись уходить, я протянул руку, на которую она посмотрела с усмешкой и изумлением и вдруг гибко прижалась ко мне на секунду, обдав едва уловимым запахом духов и поцеловала куда-то в подбородок. Я оторопел, а она рассмеялась, так и оставив меня с дурацкой улыбкой в том кафе.

-Расскажи мне где ты был? Почему ты весь исцарапан? - она начинает гладить мои плечи и грудь, водя по длинным и глубоким царапинам, уже подсохшим и выглядящими не так страшно, как было тогда, когда мы по одному валились с маршрута, разбивая локти и колени, разрывая на себе куртки и майки, а потом уже кожу и мышцы.
И я послушно рассказываю все как было, не преувеличивая и не преуменьшая как прошли последние 10 дней нашего скального выезда, рассказываю в красках и длинно - я знаю, что она любит это. Руки ее все это время гладят меня, и я в какой-то момент начинаю заводиться, но она, мгновенно почувствовав это убирает их и стучит мне по носу. Я покорно продолжаю свой рассказ о палатках, о том, как было холодно и страшно в третю ночь, и половина из нас развернулась и ушла обратно, рассказываю как я неправильно привязался и сорвался первый, подставив всех остальных под удар, я вспоминаю самые мелочи и бестрепетно описываю ей как меня парализовал ужас, когда я летел тыкаясь и кричал. Как мы шли и варили доширак на остановках. Я рассказываю ей, стараясь припомнить самые мелочи, потому что знаю, что ей этого хочется. Она слушает меня молча, я не вижу ее лица, но чувствую ее переживания в ее дыхании, в биении сердца под тонкой и нежной кожей, в том как напрягаются на мне ее пальцы и руки.
— Все рассказал? - она переворачивается и склоняется ко мне, так что ее волосы щекочут мне лицо и губы - или что-то утаил?
— Все рассказал, - с закрытыми глазами говорю я, - честно.
— Еще пойдешь? - она старается говорить спокойно и равнодушно, но я слышу ее тревогу и меня это радует
— Пойду, - ровным голосом отвечаю я. - нескоро, но пойду.
— Ну и дурак, - она звонко целует меня в губы и поднимается, - мальчишка ты. Подвига тебе не хватает.
Я молчу, не открывая глаз. Я слышу как она выскользнула из под простыни и ходит по комнате, я слышу как бурлит моя собственная кровь, я слышу свой разум, я слышу свои чувства, замершие от восторга, что вот я сейчас здесь и с ней - что сейчас она выпьет воды и вернется ко мне прямо сейчас. И окутанный этим ощущением я заснул…

…бег успокаивает меня. Я набираю скорость и бегу, не глядя по сторонам. Я гоню свои мысли и ощущения пытаясь сосредоточиться на работе мышц и дыхания., пыаясь отрешиться от своих дел - мне нужно это сейчас. Хотел чтобы было тяжело, чтобы я задыхался и не мог сосредоточиться на своих мыслях. Я здесь пятый день и за пять дней я не говорил ни с кем, только по телефону. Я упиваюсь своим одиночеством и уже забыл о том, что ехал в «разврат для взрослых». Мне уже никто не нужен, я глубоко засунув руки копаюсь в своем сознании, как хирург препарирую свой собственный мозг, чтобы разложить все по полочкам, понять где я нахожусь, и диагноз неутешителен. Завышенная самооценка, высокомерие, сарказм, который как панцирь прикрывает застарелые комплексы неполноценности. Чувство наслаждения одиночеством, которое непрерывно переходит в депрессию, с которой я непрерывно сосуществую и страх, что кто-то наконец-то увидит за всем этим напуганного взрослой жизнью мальчика. Друзья, растворившиеся по времени, превратившиеся в ничего не значащие вопросы о том как дела раз в месяц. Женщины, которые приходят к тебе просто так, скрасить вечер или ночь. И эти бесконечно длинные, полные тревоги дни и чувство страха и нежелания остановиться хоть на секунду в своем беге, чтобы этот самый страх не догнал меня, заставив наконец-то честно признать происходящее. Я бегу еще быстрее, тело, подготовленное годами тренировок послушно делает то, что должно, подчиняясь. Я бегу длинными, показушными шагами, полуголый и почти черный от загара, даже в момент этой отрешенности думающий о том, как меня видят окружающие. Социум, который я так яростно и наглядно ненавижу, боясь признать что мне нужно одобрение окружающего мира, и злость на себя самого за это. Злость которая выливается в едкие замечания и саркастичные выпады, демонстративную язвительность. Я сжимаю зубы и бегу, бегу и бегу. Сам от себя. Точно зная - что именно от себя то мне и не убежать.

…палатка стоит прямо на леднике. Я шел и устал неожиданно, вдруг. Апатия обрушилась на меня, как будто обухом ударили. Быстро поставив палатку, я влез в нее, укутался в пуховик и разжег горелку прям в палатке, хотя так и нельзя делать. Я прислонился к рюкзаку, и вот так во полулежа смотрел за медленно кипящей водой, растопленной из снега. Я очень счастлив. Я не знаю почему, но именно так и есть. Меня окружают невысокие пока еще горы и скалы, огромное плато на котором я остановился - бескрайняя поляна льда и снега, изогнутая серраками и нагромождениями камней. 2 недельная щетина ужасно чешется под нашейной повязкой, и я яростно длинными нестрижеными ногтями расчесываю себе подбородок. Вода закипает и я выключаю горелку, и с этим движением словно выключаются все звуки мира. Я замираю боясь шелохнуться. Замираю, впервые в жизни почувствовав, что возможно мир именно в этой тишине а не бесконечной суете. Я замираю, сдерживая даже дыхание и на секунду даже испугавшись, что может быть это я перестал слышать, а не мир выключил звук. Но вот зашептал ветер между скал, скрипнул подо мной спальник, я вздрогнул и залил горячую воду в пластиковую коробку быстрорастворимой лапши. Пару минут нужно подождать, и я снова облокотившись на рюкзак мечтательно улыбаюсь - впереди еще 4 дня, и вряд ли я встречу кого-то на своем пути. За все это время я не видел ни единого следа людей и верю, что так и будет. Я успел подумать обо всем за последние дни, принять массу решений, а последние сутки мой мозг словно бы отключил меня от раздражителей и я думал о глупостях. О еде, о следующем шаге. Я подолгу вслух говорил со своим давним вымышленным другом Стиви, и смеялся сам над собой, представляя как глупо выгляжу. Я утопал в наслаждении каждым шагом по льду и снегу, я не чувствовал вес рюкзака, я просто шел - ни для чего. Просто чтобы идти, зная что там куда ты идешь никто не ждет с вопросам и советами, что есть сейчас только ты сам, что это зарево заката - только твое и тебе нечем его сфотографировать или записать в сториз, что ты есть только ты и не для кого сейчас быть и казаться, что вот он ты. Вот именно сейчас. Что тебе некого обмануть своей одеждой и манерами, что тебе не нужно выглядеть хуже или лучше чем ты есть. И хочется кричать - ДА, я тут один только для самого себя, потому что я - это и есть сейчас мир, а мир и есть я. Энергия течет в меня как в пустой сосуд, я наливаюсь звенящей силой и чистотой мысли и открываю глаза, кода солнце уже зашло и я сижу в палатке в полутьме сумерек. Я одеваю налобный фонарь, щелкаю и веселый синеватый свет освещает оранжевые стены палатки - я чувствую жар и запах доширака и чувствую как слюна заполняет мой рот. Пора ужинать и спать. Завтра снова идти