Комната была пуста. За исключением грубоватого офисного стола, явно принесенного откуда-то из другого места, комната была пуста. При этом, как ни странно, в ней еще сохранилось ощущение уюта, очень схожее с тем, когда вы медленно вылезаете из-под горячего душа, и кожа еще не потеряла тепло воды, но вот буквально пара секунд, и вам уже холодно. Вот эта пара секунд и сохранилась в комнате: ощущение того, что совсем недавно тут, сидя у огромного, в пол, окна сидели и ужинали, смеясь. Наливали друг другу вино, глядя на раскинувшийся внизу калейдоскопом огней и светофоров город. Теплый запах этого призрачного уюта уже уходил отсюда, но все же оставалось ясно: людям было здесь хорошо. Порознь и вместе – им было хорошо. Пыль и мусор в углах комнаты и следы от снятых полок и картин на стенах, запах кислого пота грузчиков, но гораздо больше – едва осязаемое чувство тревоги и одиночества. В этом коктейле, как в сгустке фруктового желе, было что-то неопрятное. Неопрятное чувство, неясные мысли…

Высокого роста, коротко стриженный, он стоял у окна, не глядя вниз, закрыв глаза. Во всей его позе, в том, как он стоял, как стучал по ногам пальцами, как сжав зубы он кусал нижнюю губу, уже красную от выступающей крови, во всем этом сквозила нервозность, отчаяние. Запах ацетонового страха Мирона, подавляемого лишь его волей, сгустками растекался по комнате. На пустом столе аккуратно лежало несколько телефонов, холодно мерцал экран ноутбука. В абсолютной тишине комнаты мерзко и тонко вибрировало плохо пригнанное или задетое кем-то по неосторожности стекло. Звук этот, кажущийся таким ярким в этой тишине, раздражал, ему как будто сверлили зубы. Нарастающий ветер на улице заставлял этот звук бить все чаще. Мирон прижался лбом к стеклу, и вибрация исчезла. Показалось, как будто он нырнул с шумного пляжа в бассейн. Лицо его на миг расслабилось и оказалось мягким, почти дружелюбным. Улеглись морщинки усталости вокруг закрытых глаз, перестали ходить желваки скул, он словно стал гораздо моложе, чем кажется. Звук телефона выстрелом разорвал этот секундный покой: «треньк-треньк-треньк» настойчиво звучало в комнате. Он резко оглянулся на стол, но все телефоны молчали. Он, судорожно хлопая себя по карманам, выхватил старенькую, допотопную раскладушку и раскрыл ее. На маленьком экране, который сейчас показался бы просто издевательством над Айфонами, светился конвертик с СМС. 

Мирон нажал кнопку, и высветился текст: «Сделай что-нибудь». 

Невидящим взглядом он несколько секунд смотрел на экран, лицо его мгновенно осунулось, кожа натянулась на череп, как у мертвеца – он постарел на несколько лет. Последний раз глянув в окно, Мирон вернулся к столу, движением мышки вывел монитор из спящего режима. Окно нещадно завибрировало, словно почуяв, что никто больше не сдерживает эту бормашину ветра. «Серый город, серая погода, а люди черные», – подумал он, вставляя в ухо наушник. На экране открытый чат Телеграма, где в непрочитанных светился документ. Множество непонятных слов на немецком, приложенная фотография МРТ не давали ему никакой ясности, кроме той, что все, что сейчас происходит, – это дурной сон. Он вспоминал уютный рокот врача, который так не соответствовал словам «порок сердца», «пересадка сердца обязательна», «совсем ребенок», «генетика» и самое главное – «вы не виноваты, он же таким родился».  В углу документа была подчеркнута от руки пятизначная сумма. Над суммой было от руки нарисовано две черты, как знак равно, и имя Валера.

Эти две черты жирным карандашом с именем притягивали еговзгляд, не давали ему собраться, сосредоточиться и «сделать что-нибудь» прямо сейчас. Усилием воли, он оторвал свой примагниченный к этим двум яростным и жирным строкам взгляд, и в этот самый момент зазвонил один из телефонов. Мельком взглянув на номер, он нажал кнопку приема вызова, в наушнике раздался голос. Жирный и уверенный голос, словно вымазанный салом. Утробный, он словно выхрюкивал из себя слова, смешивая слова и буквы в грубую кашу.

– Не первый раз говорю тебе, Мирон, что нужно договориться. Дело на контроле у Самого. Пока говно не полилось по трубам, и можно все сделать тихо, надо делать. Понимаешь?

– Да, – Мирон выпрямился в неудобном кресле. – Но я не волшебник. Я делаю с ними все, что могу. Я даже не уверен пока, что он жив.

– Жив, – уверенно и негромко произнес собеседник, – наши люди подтверждают. Но все очень суетливо, и очень не вовремя. Договаривайся быстрее, мы не можем ждать.

Мирон попытался еще что-то сказать, но собеседник уже прервал разговор. Швырнув телефон, он попытался встать, но завибрировал второй, и он схватил трубку, прижав ее к свободному от наушника уху. Капля пота, стекающая по виску, испачкала экран, но он лишь прижал его сильнее. Послышался звук грохота и криков. Мирон сжал зубы, молча ожидая. Еще один окрик разрезал телефонный динамик, и раздался голос. Сильный, с совсем едва уловимым акцентом – либо человек этот много лет жил в России, либо просто удивительно точно смог добавить гортанные, металлические нотки в свой голос.  Он почти прорычал, рявкнул в телефон.

– Почему молчишь?

– Мне нужен еще час, – он говорил просительно, очень мягко, почти умоляя.

– Нет у тебя его, – внезапно совершенно чисто, спокойно и без акцента ответили ему, подождали секунду, и уже тише, зловеще голос произнес: – И у него его нет. Или тебе это непонятно?

– Мне все понятно, я на вашей стороне, – Мирон заговорил быстрее, боясь, что все может кончиться прямо сейчас, – и деньги – не такая большая проблема, но…

Договорить ему не дали. В трубке на секунду замолчало, а потом раздался истошный, полный ужаса и боли крик. Он как плеткой ударил Мирона, который вскочил и заметался по комнате, еще сильнее вдавливая телефон в ухо, стараясь не пропустить ни шороха, ни секунды эмоций этого тонкого крика, который дошел почти до визга и внезапно смолк, словно его заткнули, грубо и быстро. Мирон сразу представил, как могли это сделать, и пальцы его, держащие телефон, побелели.

– Слышал, да? – прошипели на другом конце провода. – Слышал, ты? Но ты радуйся, что он кричит. Ведь значит, живой, да?

Этот повторяющийся в конце вопрос раздражал его. Сводил с ума. Это «да?», которое кололо иглой каждый раз. Интонация ярости в этом «да?», не требующим никакого ответа, а сказанным лишь чтобы показать свою силу и власть над Мироном.

– Нравится слушать, да? Так вот, я хочу все то же, что и сказал тебе раньше. Свободу им и деньги мне, да? В следующий раз позвоню – кричать он уже не будет. Понял? 

– Да, – он уже стоял у пустой стены, держась за нее рукой. – Да, я все понял, я делаю все, что могу. Поверьте мне. 

– Пусть Господь тебе верит, да? Свобода и деньги. Все как было, так и останется, – почти уже неразличимо пророкотали в трубку и дали отбой.

Едва Мирон отнял телефон от взмокшего, набрякшего от пота лица, как в кармане раздалась вибрация. «Ты ничего не делаешь. Я теряю терпение. И он тоже». И он тоже. Эмоции всегда у него были сильнее разума, и всю свою жизнь, как термит, Мирон своими стараниями и опытом истачивал остроту своих эмоций, стараясь подчинить их разуму. Годы, бессонные ночи и бесконечные книги и люди, его учившие, смогли заставить его волю подчинить себе чувства, но сейчас все это время словно прошло даром. Страх и ярость прорывались из него беззвучными слезами и криком, Мирон сжался в комок и привалился плечом к стене, измазываясь пылью. Тяжело дыша, он пытался соединить в себе в один кусок чувства и разум. Ему казалось, словно с двух сторон пресс пытается превратить его в блин из мышц и мозгов. Секундная слабость от этого крика выдавила из человека всю его собранность. Все то, что он тренировал столько лет, на поверку оказалось лишь легкой броней перед танковой пушкой этого крика. Мирон сел на корточки и судорожно потер себе лицо. Мягкий сигнал сообщил о приходе сообщения. Чат мессенджера открылся.

«Доктор спрашивает, все ли понятно в документах?».

«Да, спасибо».

«Тогда я вынужден напомнить, что мы можем ждать только в течение сегодняшних суток. Это не наши условия. Рынок продажи… органов выставляет свои требования, так сказать». «Я помню.

«До свидания».

Последнее сообщение отдавало недоверием, что Мирон действительно понял и помнит - хотя он старался отучать себя делать выводы из бездушного текста, именно сейчас, когда нервы превращались в источенную паутину, ему казалось, что эта бестолковая секретарша врача - усмехалась над ним ... Но именно то, что до конца суток оставалось не так много времени, плетью подстегивало его, иначе бы он давно забился в угол, зажав голову от этого невыносимого звука трепыхающегося в раме стекла, от этих телефонов и от этих мыслей, которые от червоточин сомнений расползались по его голове, парализуя волю, сознание, логику.

Он закрыл чат, туповато глядя перед собой. Мирон умел лгать, но сейчас ему это давалось ценой больших усилий. Взяв в руки теплый от мокрого пота его ладоней телефон и набрав номер, он начал ходить по комнате. В наушнике раздалось нетерпеливое, но в то же время властно-уверенное и от того еще более неприятное: 

– Алло. Есть прогресс?

– Есть. – Он уже собрался и говорил сейчас ясно, твердым голосом без эмоций. – Уже согласен только на деньги. 

На другом конце провода замолчали. Мирон не мешал, он даже перестал дышать на секунду, чтобы там, на неведомом другом конце города, обдумали ответ. 

– Не думаю… – лениво наконец-то проговорили там, – не думаю, что даже так возможно.

– Иначе его убьют. Я сбил цену – он отказался от свободы, речь идет только о деньгах. – Мирон начал говорить быстрее, сбиваясь, стараясь не упустить стройную логику того, что хотел сказать. – Давайте заберем мальчика, и потом вы все равно сможете их найти. Да какого черта - вы сможете перебить их прямо там. Дайте мне забрать  у них парня! Ведь таков был план, разве нет? И все это пройдет тихо, вы же для этого наняли меня?

Опять тишина. Мирон замолчал, представив того, второго, на том конце провода. Сидящего в огромном, больше этой комнаты втрое, кабинете под вензелем двуглавого орла. Представил его выпущенную вперед свинячью челюсть и затаившиеся в глубине амбразур бровей умные, хищные глаза. Вполне возможно, что перед ним сейчас, подобострастно согнувшись, стоят и другие люди и ждут, что он решит, ждут вместе с ним, пока тишину разорвет его хриплый голос.

– Мы думаем, – это «мы» не дает покоя Мирону. Он – это «я», а его собеседник – это извечное «мы», – что надо штурмовать. Мы можем сделать это тихо.

– А если он погибнет? – Мирон схватился за стол. Он был близок к обмороку. – Ведь все выплывет наружу.

– Не погибнет, – усмехнулся голос. – А если погибнет, мы найдем способ забить эту новость гвоздями. Но тогда и тебя... – пауза дала понять, что именно «тебя».

Он представил себе картинку, на которой равнодушные люди, закованные в кевларовые жилеты и шлемы с непрозрачными стеклами, стоят у двери, прижавшись к стене. Они стоят настолько неподвижно и тихо, что может показаться в сумерках, что это и не люди вовсе, а просто сгустки тени. Мирон представил, как первый из них слышит бесшумную команду и поднимает руку в бронированной перчатке. И как сразу после этого замершая картина оживает, как детский мультик ужасов, и черные фигуры приходят в движение, как одно целое, втягиваясь с криками и стрельбой в сорванную выстрелами дробовика дверь. Как там, внутри, в полутьме, сквозь грохот выстрелов и дым шашек слышатся невнятные проклятья. Представил, как прикованный к батарее мальчик вжимается в нее, стараясь зажать от страха уши, кашляя и прячась в дыму… Мирон выхватил старую раскладушку, на секунду задумался и, пока его собеседник разжевывал, настучал двумя пальцами СМС: «Подвесьте мальчика у окна, чтобы они видели».

– Ты слышишь? – окрикнули в наушнике

– Да, да, слышу, но я уверен, что это неправильно, – он тянул время, растягивая слова.

– Почему? 

Прожужжал ответ: «Что происходит?». Мирон что-то говорил в телефон, сам не понимая, что, увещевая, уговаривая, разбрызгивая ненужные эмоции и слова, и быстро нажимая клавиши телефона: «Они будут штурмовать. Подвесьте прямо сейчас». 

– Ты заговариваешься, устал, – пробурчали на проводе, – отдохни. Дальше мы сами.  

Короткий гудок отбоя ножом пронзил слух через каплю наушника и одновременно взбрыкнул СМС-кой телефон: «Сука ты». 

Он осел на пол медленно, будто надувная кукла, в которой прорезали дыру. Руки дрожали, и он выронил телефон. Мирон, стоя на коленях, потянулся к нему и поднял. «Сука ты», – безэмоционально сверкал экран. Он сидел, прижавшись к стене, прижимая к бедру телефон, как что-то очень ценное. Взвизгнуло под ветром стекло, и он вздрогнул, глядя в окно. Еще не было темно, но грань между черным и белым уже превратилась в бесконечно серое. Еще немного, и начнутся сумерки, и тогда отсчет пойдет уже на минуты. На столе завибрировал телефон, и Мирон нажал на кнопку наушника.

– Добрый вечер, – Господи, уже вечер. Голос мягкий, уверенный, тихий, но звучит очень отчетливо. – Как вы поживаете?

– Все хорошо, – Мирон вернулся и сел в кресло, – мне писала ваша ассистентка.

– Я знаю, – нетерпеливо прервали в трубке. – Просто понимаете ли вы, как стоит вопрос? Что если не сегодня, то уже и никогда? Что это действительно вопрос «жизни и смерти» сейчас. Не метафора, а в прямом смысле?

Он устало закрыл глаза. Мягкость и нежность тона не придавали ему понимания – все и всегда об одном. 

– Да, – и тут он не выдержал и вздохнул в трубку, – наверное.

– Наверное? – голос огрубел, но все еще не потерял своей чарующей, фальшивой ласки, – тогда я вынужден напомнить, что если не сегодня, то мальчик умрет. Понимаете? Я говорю «мальчик», но вы должны знать, что…

– Спасибо за заботу, – Мирон старался не сорваться, – спасибо, доктор. 

Пауза. Пауза, которая должна была дать ему понять. На столе пошел юзом телефон, вибрируя. Он схватил его и прижал к уху.

– Они вывесили мальчика в окне, – голос потерял свой уверенный жир, вибрируя от нервов, – Говноеды гребаные. За секунду до того, как первую гранату кинули. Пидорасы… – он грязно и омерзительно выругался.

– Что теперь делать? Будете пробовать снова?

– Не будем. Там и так уже люди собрались. Скажи им, пусть снимут парня из окна, а то он там как Христос на Голгофе. Тогда вернемся в колею нормального разговора. 

– А поконкретнее?

– Что ты хочешь услышать? Я сам уже весь извелся. Звони, говори, делай дело, у-ве-ще-вай, – отчетливо и по слогам произнесла трубка, –  я попробую еще раз все решить. Займись делом, пока его из окна не выкинули. 

Мирон схватил второй телефон и набрал номер. Не успел сказать и слова, там уже рыкнули.

– Пересрались? Вздернуть его повыше вам? – усмехнулся на другой линии голос. – Или просто голову в мешке выкинуть?

– Деньги отдадут. – Мирон не стал слушать про мальчика, это бы сейчас все испортило. Воспаленный мозг рисовал картины и подзуживал, отнимая силы. – Но никакой свободы твоим людям.

– Мы воюем не за деньги, – сказал собеседник. На заднем фоне слышалось какое-то сопение и возня.

Мирон, несмотря на правдоподобность тона, почувствовал, как дрогнула уверенность на той стороне. Как в монолитной броне из принципов и фанатичной преданности появилась трещинка сомнений. И он ударил в эту трещину, рискуя, боясь, что это был лишь миг слабости. 

– Послушайте, – он попытался вложить в эти слова всю свою возможную уверенность, – еще час, и они ворвутся в дом. Вы же видите, что нет ни журналистов, ни камер? Зачем вам погибать просто так? Связь глушат на три квартала, вокруг сейчас спецназ, полиция – вы просто погибнете. Не будет прямого эфира, не будет слов у камеры, не будет главной страницы Яндекса. Просто смерть, и все. – Мирон замолчал, прислушиваясь.

Внезапно настала тишина, и он подумал, что там, на той стороне, в полузаброшенной квартире, его собеседник просто отключил микрофон, чтобы подумать. В наступившей тишине, но уже совсем другой, тишине ожидания, тишине надежды послышалось как под нарастающим вечерним ветром снова тонко задрожало стекло. Мирон подумал, что это плохой знак, и переложил телефон в другую руку.

– Хорошо слышно? – голос обрел прежнюю металлическую уверенность. Мирон на секунду представил себе того, второго, с которым он говорил сейчас. Каково ему принимать решения, умереть или нет? – Тебе хорошо меня слышно?

– Да.

Снова все на секунду замерло. Краем глаза человек заметил, как удлинилась тень стола, почти сливаясь с темным полом.

– Ведь мы все равно умрем, правда? С новостями на Яндексе или без, но, как только мы отдадим мальчика, мы – мертвецы. Зачем же нам умирать без него, как ты считаешь? Или ты найдешь способ оставить нас живыми? – смешок разрезал телефонную линию.

Он лихорадочно искал ответ, пытаясь понять, стоит лгать или нет, понять, насколько его собеседник почувствует ложь. Ну, конечно же, они все – мертвецы. Ну, конечно, никто из них уже не покинет этот дом. Никто не выйдет из тюрьмы, никто не улетит домой в Иран – они все подписали себе смертный приговор, причем явный, от пули в грудь, как только затащили мальчика в эту квартиру. И даже раньше. Гораздо раньше. В тот самый миг, когда на раскладушку пришла первая СМС – «Работаем?». Хотя скорее не так. Когда он, Мирон, ответил на нее «Да».

– Ты прав, – Мирон перешел на ты, склонился над столом, увидел что в чате Телеграмма появились сообщения, одновременно зазвонил второй телефон, мигая экраном в почти темной уже комнате, – вы все погибнете с мальчиком или без него. Но деньги-то останутся, понимаете? Ими смогут пользоваться другие люди, уж не знаю, как, но вы умрете не зря. – Он говорил, стараясь сдерживаться, но все равно эмоции били, прорываясь через километры сотовой сети. – Мы заплатим за вашу жизнь. 

– Послушай, – его перебили, и снова раздался смешок. А за ним, через паузу, раздался вопль, в котором слышался только ужас и боль. – Как тебе?

Он закричал в трубку что-то несуразное, просто закричал, чтобы не слышать эту боль.

– Жизнь – странная штука, – заговорил тот, убрав из голоса показную злость, убрав акцент, отрезав все лишнее, – мы уже продаем не этого мальчика. Мы уже продаем его боль, его пальцы, руки, ноги, понимаешь? Слышал, да? Сколько стоит, чтобы он так не кричал больше, да?

Пауза заиграла совсем другими красками. Секунду назад прорезанная болью, сейчас это была просто пауза ожидания. Мирон вдруг почувствовал, как что-то горячее течет по рукам, он испугался, что заплакал, но, опустив руку, увидел, что это кровь. Кровь пошла носом. Впервые в жизни от напряжения у него полилась кровь, и сейчас в полутьме он начал вытирать ее руками, пачкаясь, измазывая экран телефона, слизывая ее с верхней губы, свою собственную соленую кровь.

– Забирайте его, – вдруг сказал голос, – сейчас я пришлю тебе номер кошелька. В полночь не будет полутора миллионов в битке – мальчик умрет. Считать умеешь? И вот тогда он действительно умрет просто так. – Словно поразмыслив, он добавил: – Как и мы. Сразу после того, как придут деньги, мы просто выпустим его. Если не придут – тоже выпустим, но в несколько кусков. Ты понял? – это было сказано с таким усталым равнодушием, что Мирон ни на секунду не усомнился в том, что будет именно так. Они выбросят в открытую дверь голову мальчика, и дальше уже будет все равно, как и кто из них погибнет.

– Да. Я все понял.

Тогда повтори все с самого начала. - приказал голос. 

Мирон послушно. слово в слово, цифра в цифру, повторил.

– Сделаем так. Мальчик выйдет ровно в 23.45, а то хочется умереть сегодняшним днем – число хорошее. У меня сейчас 23.27, имей в виду. Так вот, от меня до ближайшего дома – он один тут – минуты 3 ходьбы. Мы мальчика выпустим, и он пойдет в тот дом, там наверняка ваши сидят. Если за эти три минуты денег не будет, то он не дойдет. И не звони сюда больше. Мы с тобой закончили, да? – внезапно человек добавил в голос гортанный акцент вновь, показывая, что все это время он просто издевался, усмехнулся и повесил трубку. Сразу пришло сообщение с многозначным номером крипто-кошелька. Мирон, даже не взглянув на него, бросил телефон на стол.

Какое-то время Мирон сидел за столом, и в ушах все еще стоял крик мальчика. Того мальчика. Или этого мальчика. Очень важно почему-то стало, как он именно сейчас отнесется к мальчику. Мирон подошел к окну, с каждым шагом слыша дрожь стекла все сильнее, и снова уперся в него лбом, заставляя умолкнуть. Ночь уже взяла город за уши. Бесконечные тени, мечущиеся по дорогам фары машин, теплота светящегося входа в метро. Он ткнул в тот телефон, что был подключен к наушнику, и дождался, пока там возьмут трубку. Мирон снова представил прокуренный к ночи кабинет и собеседника, такого же уставшего, как и он, развалившегося в высоком кресле. Хотя все это могло быть иначе: вполне возможно, что тот просто сидит на бабушкином диване на веранде своей дачи.

– Алло. Пора платить. Они уже даже телефоны отключили. 

Мирон вернулся к столу. В чате телеграмма засветилось сообщение: «Если вы думаете, что мы подождем до завтра, то с сожалением сообщаем, что требуемые вами органы продаются по заявленной цене только до конца суток». Он, все еще слушая молчание на другом конце провода, быстро отстучал: «У меня еще полчаса. Подождите, пожалуйста». Это «пожалуйста» уже выглядело, как мольба.

– Знаешь, когда тебя запросили в переговорщики, я был крайне удивлен, – собеседник говорил устало, вымученно, – ты уже не молод, у тебя сын. А когда у таких, как ты, дети, то им вообще нельзя работать на захватах заложников. Эмоций многовато… 

Он замолчал. Мирон следил за стрелкой наручных часов, щелканье которой вошло в унисон с повизгиванием стекла. Стоит тому, в кабинете, задуматься еще на 10 минут, и все потеряет смысл. Тогда он еще пару раз ударит стекло, пытаясь выбить его из рамы, как он уже пытался это сделать вчера, и все закончится коротким криком, пока гравитация не прикончит его.

Собеседник принял решение. Мирон это почувствовал.

– Присылай кошелек. Думаю, все решим сейчас. Добро сверху получено, – тот заговорил рубленными армейскими фразами, – там же два с половиной миллиона?

Мирон быстро прикинул, что суммы хватит с избытком, пожалел, что возьмет больше - но  менять решение уже было нельзя.

– Да. Все верно. Два с половиной в крипте. – Мирон вытер пот со лба, смешавшийся с кровью.

– Присылай номер. В 23.45 сумма уйдет. И будь готов… мало ли что.

Он сбросил разговор и сразу же прислал сообщением номер кошелька, скопировав его из заметок.

Мирон вытащил из папки на экране документ с печатью из двух черточек и выделил номер счета. Окно перевода призывно мерцало. Нужно было ввести сумму. Он вбил 657000, и система мгновенно пересчитала сумму, переведя ее из евро в биткоин. Окошко загорелось красным, и сработала подсказка: «Средств на счете не хватает». Он молчал и смотрел. Пятизначная цифра за жизнь. Он понимал, как это работает, но всегда думал, что его это не касается. И вот он в этой пустой комнате. Он огляделся по сторонам, вспоминая, как всего год назад он сидел с ними за столом, играл, улыбался. И теперь все это свелось к тому, что окошечко ввода суммы мигало красным. Оставалась пара минут. Он хотел закрыть глаза, но испугался потерять счет секундам в своем уже меркнущем от этого дня сознании.

На часах щелкнуло.

23.45. В ту же секунду окошко его личного кошелька засветилось суммой в 2,5 миллиона. Он представил себе, как взвизгнула входная дверь. Как перепуганный светленький мальчик вышел, и его подтолкнула грубая рука в перчатке.

23.46. Стараясь держать себя в руках, он начал переписывать из раскладушки бессмысленный набор чисел и букв. Закончив, он нажал клавишу перевода и замер. Экран раскладушки засветился СМС-кой: «Закончили. Не болей больше».

Мирон, не глядя, бросил раскладушку на пол, она больше не имела смысла. Он вызвал окно с переводом где светились клеймом две черты, и перевел запрашиваемую сумму. Высветилась подпись: «Ваш перевод принят. Орган забронирован». Очнувшийся чат метнул в человека целую гроздь смайлов: «Валера получит новое сердце. Мы рады, что у вас все получилось». Мирон откинулся в кресле. Он достал из единственного ящика стола еще один телефон и просто держал его в руках. В наушниках звенел звонок от другой трубки, но он игнорировал ее.

Телефон в руке вскрикнул. Он чуть не выронил его, но в последний момент поймал в руку и прижал к виску. В динамике ревели сирены, кто-то кричал, грубые голоса невнятно ругались где-то вдалеке. Ему показалось, что он слышит стрельбу, или просто ему хотелось так думать. 

– Папа! Папа! Папочка, я живой, – кричал мальчишеский голос, – папа, они отпустили меня!

Он молчал. Мирон молчал, представляя, как много еще нужно сделать, молчал, вспоминая запах светлых, нестриженых давно волос, вспоминая горящие карие глаза.

– Папа, не молчи, это Валера! – голос срывался.

– Сынок все хорошо! Я совсем скоро приеду. Все хорошо, мы победили. Валерочка, я уже еду…