У тебя сильные руки, – сказала она, чуть поглаживая мое предплечье пальцами с залакированными красным длинными коготочками светской львицы. – Тренируешься?
Я улыбнулся, надеясь, что вопрос риторический.
– Много мастурбирую, – отшутился я. Она жеманно хихикнула и продолжила щекотать мне волосы на руках ногтями. Мои предплечья, как сардельки торчат из футболки, как будто она на пол размера меньше. Я как матрос Папай – здоровенные волосатые предплечья от локтей торчат и мешают надеть рубашку. Когда-то давным-давно я был на свадьбе у своего приятеля, мне было года 22-24, наверное, может чуть больше. Там, на этой самой свадьбе, я выпил и пригласил танцевать девушку, довольно милую. Она улыбалась и тискала меня за тощую задницу. В конце занудного танцевального па она, видимо, насмотревшись дешевой эротики, лизнула, как щенок меня в руку и сообщила, что ей нравятся мои руки, «такие изящные, как у девочки». После того, как прошел первый шок оттого, что только что какая-то малознакомая женщина лизала мне руки, и после протирания рук спиртовой салфеткой у меня в голове вспыхнуло, как сигнал тревоги – «руки женские.» В 22 года я был длинный, волосатый, тощий – и с женскими руками.

Это эссе не о том, о чем обычно я пишу. Оно не о мотивации, не о моих бесконечных страданиях и грехах. Это даже не о детях. Это небольшой текст обо мне самом. О том, что я делаю каждый день, чтобы он перестал быть именно таковым, какой он есть - серым. В детстве я смотрел одно кино. Не помню, как оно называлось, помню, что я сидел на ковре, глядя в телек, и там один персонаж сказал другому: «Раньше я думал, что есть белое и черное, а потом понял, что все серое». Тогда я не понял о чем речь, но слишком хорошо запомнил эту фразу. Запомнил, словно татуировку набил. И часто, глядя на небо свинцового цвета, вспоминаю ее смиренно, ведь так и есть. Дни похожи друг на друга, как близнецы, и настал момент, когда стало ясно: в каждом этом дне я должен себя заставить забыть об этой серости, чтобы не сойти с ума. Скоро мне 35 – и вот я смотрю на свои руки, покрытые жестким кучерявым волосом. И они совсем не женские.

…для меня все начинается с запаха. Не с раздевалки, которая выглядит так, словно ее экспортировали прямо из американской тюрьмы для приговоренных к электрическому стулу. Не со стойки ресепшен, которую как будто час назад украли, пока отвернулся охранник соседней школы. Для меня все начинается с запаха, к которому я так привык. Вообще все залы пахнут по-разному, а я, уж поверьте, был в сотнях залов по всему миру. В этом зале, в Неве, пахнет смесью пота и рассыпанной по полу магнезии. Этот запах щекочет мне глаза и нервы. Я жду этого запаха каждый день. Жду, что вот сейчас я зайду в темный предбанник клуба, услышу грохот и крики и окажусь в месте, где все мои нервы, комплексы, деньги не имеют значения. Не то чтобы я дома, но здесь я точно становлюсь почти самим собой. Почти человеком… Запомните – запах. Пахнуть должно так, чтобы вам хотелось источать такой же аромат к концу тренировки.

У Вити телосложение табуретки. Он со всех сторон квадратный. Если обойти его со всех сторон, то можно вообще не понять, на какой стороне у него лицо, а на какой затылок. Весь он квадратный, но при этом упругий, как мячик. Есть такой тип телосложения, когда куда человека ни ткнешь, везде будет ощущение, что наткнулся на жгут. Когда мы с ним познакомились, он сел передо мной на корточки, чем привел меня в некоторое недоумение, но я родился в Гаджиево, поэтому через секунду мы сидели на втором этаже кроссфит-бокса «Нева», как малолетние гопники, на кортах. Он не спрашивал меня, готов ли я пахать, он просто сказал, что надо начать, а там посмотрим. И мы посмотрели. Совсем скоро будет 4 года, как мы это сделали. На тот момент мне исполнилось 30 лет: я до этого боролся, дрался, ходил в модные фитнесс-клубы, но мое тело не умело ничего из того, что я делаю сейчас. Ничего…

Когда я заезжаю во двор на Обводном канале, то всегда смотрю в окно мужской раздевалки. Окно там всегда открыто, чтобы хотя бы часть влаги выветривалась во двор. Каждый раз там болото из-за того, что места мало, а народу много. Слой воды на полу, которая смешалась с грязью. Каждый раз я ворчу и проклинаю этот зал. 365 дней в году. Ворчун и ранний дед во мне ноет и переодевается, чертыхаясь на мокром и грязном полу. Но знаете, вы должны понять,что на все это плевать. Вы выходите в зал, и там все это забывается. Начинается работа.

Работа. Для меня это стало работой. Этот зал, мои тренеры заставили меня воспринимать это не как отдельную часть дня. Не как событие «тренировка». Вовсе нет. Я встаю с утра. Какаю. Ем. Работаю. Тренируюсь. Иногда трахаюсь. Понимаете? Это неотъемлемая часть моего дня – только так можно. Иначе вы каждый раз будете страдать. Каждый раз вам будет казаться, что вы совершаете ебаный подвиг, приходя в зал. Вам будет казаться, и казаться, и казаться. Вы будете восхвалять себя и говорить друзьям, что вы тренируетесь. Что вы были в зале. Что вы подняли и прыгнули. А нужно иначе – нужно, чтобы это стало моментом в жизни, и все. Только когда это будет обычным делом, будет результат. Вы будете искать мотивацию, причины и потоки малоосознанных мыслей будут мешать вам приходить сюда. Дружеский совет – нахуй мотивацию. Только злость. Я коплю в себе эту ярость весь день, чтобы она выплеснулась из меня в Неве. Чтобы от нее не осталось ничего, кроме опустошения после тренировки.
– Ты можешь собраться или нет? – глаза у Вити голубые, в них не раздражение, а скорее усталость от тупости моего несуразного туловища. Я могу собраться, но я устал, мне тошно и ничего не получается. И каждый раз я слышу его голос – «давай еще раз». И я пытаюсь еще раз. В этом и есть мужество: сделать еще раз, даже зная, что ты не можешь. Часто тело гораздо умнее разума и воли, и оно сможет, даже если я в это не верю.

Если бы сейчас я встретил себя 20 или 25 летнего. Я бы себе легко дал по соплям. И даже не запыхался. И да, у меня сильные руки.